Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы, 1917-1932 - [9]

И хохочет, пес линючий…

Трубочистов вверх пустили —

Еле-еле отцепили!

Две старухи от испуга

В воду бросили друг друга.

А вчера у Петрограда

По Неве шел слон без зада:

На спине сундук из цинка,

В сундуке с замком корзинка,—

А в корзинке, вот ведь хитрый,

Бывший царь играл на цитре…

Навострил к пруссакам лыжи,

Да поймали… ишь, бесстыжий!

Иль таких рассказов мало?

И не то еще бывало…

С крыши в печь, из печки в двери

Так и бегают, как звери.

А вокруг, развесив уши,

Все стоят и бьют баклуши,

Прибавляют, раздувают

И от страха подвывают.

<1917>

ЖАЖДА *

ВОЙНА

Песня войны *

Прошло семь тысяч пестрых лет —

Пускай прошло, ха-ха!

Еще жирнее мой обед,

Кровавая уха…

        Когда-то эти дураки

        Дубье пускали в ход

        И, озверев, как мясники,

        Калечили свой род:

                Женщин в пламень,

                Младенцев о камень,

                Пленных на дно —

                Смешно!

Теперь — наука мой мясник,—

Уже средь облаков

Порой взлетает хриплый крик

Над брызгами мозгов.

        Мильоны рук из года в год

        Льют пушки и броню,

        И все плотней кровавый лед

        Плывет навстречу дню.

                Вопли прессы,

                Мессы, конгрессы,

                Жены, как ночь…

                Прочь!

Кто всех сильнее, тот и прав,

А нужно доказать,—

Расправься с дерзким, как удав,

Чтоб перестал дышать!

        Враг тот, кто рвет из пасти кость

        Иль — у кого ты рвешь.

        Я на земле — бессменный гость,

        И мир — смешная ложь!

                Укладывай в гроб,

                Прикладами в лоб,

                Штыки в живот,—

                Вперед!

<<1913?>>

<1923>

Сборный пункт *

На Петербургской стороне в стенах военного училища

Столичный люд притих и ждет, как души бледные чистилища.

Сгрудясь пугливо на снопах, младенцев кормят грудью женщины,—

Что горе их покорных глаз пред темным грохотом военщины?..

Ковчег-манеж кишит толпой. Ботфорты чавкают и хлюпают.

У грязных столиков врачи нагое мясо вяло щупают.

Над головами в полумгле проносят баки с дымной кашею.

Оторопелый пиджачок, крестясь, прощается с папашею…

Скользят галантно писаря, — бумажки треплются под мышками,

В углу — невинный василек — хохочет девочка с мальчишками.

У всех дверей, склонясь к штыкам, торчат гвардейцы меднолицые,

И женский плач, звеня в висках, пугает близкой небылицею…

А в стороне, сбив нас в ряды, — для всех чужие и безликие,

На спинах мелом унтера коряво пишут цифры дикие.

1914

На фронт *

      За раскрытым пролетом дверей

      Проплывают квадраты полей,

Перелески кружатся и веют одеждой зеленой

И бегут телеграфные нити грядой монотонной…

Мягкий ветер в вагон луговую прохладу принес.

      Отчего так сурова холодная песня колес?

      Словно серые птицы, вдоль нар

      Никнут спины замолкнувших пар,—

Люди смотрят туда, где сливается небо с землею,

И на лицах колеблются тени угрюмою мглою.

Ребятишки кричат и гурьбою бегут под откос.

      Отчего так тревожна и жалобна песня колес?

      Небо кротко и ясно, как мать.

      Стыдно бледные губы кусать!

Надо выковать новое крепкое сердце из стали

И забыть те глаза, что последний вагон провожали.

Теплый ворот шинели шуршит у щеки и волос,—

      Отчего так нежна колыбельная песня колес?

1914, август

Репетиция *

Соломенное чучело

Торчит среди двора.

Живот шершавый вспучило,—

А сбоку детвора.

Стал лихо в позу бравую,

Штык вынес, стиснул рот,

Отставил ногу правую,

А левую — вперед.

Несусь, как конь пришпоренный:

«Ура! Ура! Ура!»

Мелькает строй заморенный,

Пылища и жара…

Сжал пальцы мертвой хваткою,

Во рту хрустит песок,

Шинель жжет ребра скаткою,

Грохочет котелок.

Легко ли рысью — пешему?

А рядом унтер вскачь:

«Коли! Отставить! К лешему…»

Нет пафоса, хоть плачь.

Фельдфебель, гусь подкованный,

Басит среди двора:

«Видать, что образованный…»

Хохочет детвора.

<1923>

На этапе *

Этапный двор кишел людьми — солдатскою толпой.

Квадрат казарм раскинул ввысь окошек ряд слепой.

Под сапогами ныла грязь, в углу пестрел ларек:

Сквозь гроздья ржавой колбасы дул вешний ветерок.

Защитный цвет тупым пятном во все концы распух,

От ретирадов у стены шел нудный смрадный дух…

Весь день плывет сквозь ворота солдатская река:

Одни на фронт, другие в тыл, а третьи — в отпуска…

А за калиной, возле бань, в загоне — клин коров:

Навоз запекся на хребтах… Где луг? Где лес? Где кров?..

В глазах — предчувствие и страх. Вздыхают и мычат…

Солдаты сумрачно стоят, и смотрят, и молчат.

<1923>

Атака *

На утренней заре

Шли русские в атаку…

Из сада на бугре

Враг хлынул лавой в драку.

Кровавый дым в глазах.

Штыки ежами встали,—

Но вот в пяти шагах

И те и эти стали.

Орут, грозят, хрипят,

Но две стены ни с места —

И вот… пошли назад,

Взбивая грязь, как тесто.

Весна цвела в саду.

Лазурь вверху сквозила…

В пятнадцатом году

Под Ломжей это было.

<1923>

Один из них *

Двухпудовые ботфорты,

За спиной мешок — горбом,

Ноги до крови натерты.

За рекой — орудий гром…

    Наши серые когорты

    Исчезают за холмом.

Я наборщик из Рязани,

Беспокойный человек.

Там, на рынке, против бани,

Жил соперник пекарь-грек:

    Обольстил модистку Таню,

    Погубил меня навек…

Продал я пиджак и кольца,

Все равно ложиться в гроб!

Зазвенели колокольцы,

У ворот мелькнул сугроб…

    Записался в добровольцы