Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы, 1917-1932 - [33]

Укрылась в тень от зноя.

Накрытый столик, и скамья,

И платье голубое.

     Сквозь сеть прибрежного хвоща

     Ты слышишь аромат борща

     И запах жирного леща,

     И прочее такое?

«Война и мир» средь гамака

Страницы завивает,

А в доме детская рука

Чайковского терзает…

     По-русски горлинка урчит,

     По-русски дятел в ствол стучит,

     По-русски старый парк молчит,

     И пес по-русски лает.

А за оградою кольцом

Французская пшеница,

Часовня с серым петухом,

С навозом колесница…

     Чужие, редкие леса,

     Чужого неба полоса,

     Чужие лица, голоса,—

     Чужая небылица…

1924, июнь

Château de Gressy

Баллада о русском чудаке *

       Василий Жуковский

Любил романтический рокот баллад,—

       Наш век не таковский,

Сплошной спотыкач заменил элегический лад…

       Но отдыха ради,

       Сняв арфу с угрюмой стены,

       Вернемся к балладе,

К напеву, подобному плеску волны.

       В Латинском квартале

Жил русский учитель Игнатий Попов.

       В коричневой шали

Гонял по урокам до поздних часов,

       Томился одышкой,

       Ел суп из разваренных жил,

       Пил жидкий чаишко

И строго в душе идеалы хранил.

       Летели недели,

Все туже и уже сжималось кольцо:

       Рубашки редели,

Свинцовым налетом покрылось лицо.

       Раз в месяц, краснея,

       Он брал у патронов свой грош,

       Надежду лелея

Купить, наконец, к октябрю макинтош.

       Но мзда за уроки

В сравненье со мздой массажистки — пустяк:

       Ведь дряблые щеки

Без крупных затрат не разгладишь никак…

       О русский учитель,

       Смирись и умерь свою прыть!

       Донашивай китель —

Вовек макинтоша тебе не купить.

       Однажды весною

Пронзительный ветер к Попову прилип,

       Холодной волною

Обвился вкруг тела, — а к вечеру — грипп…

       Хозяйка отеля,

       Где жил наш нелепый аскет,

       Шесть дней у постели

Сидела, склонивши к больному корсет.

       Как скрипка венгерца,

Под бюстом массивным запела любовь…

       Запрыгало сердце,

Взволнованный нос заалел, как морковь.

       Поила малиной,

       Варила бульон и желе

       И с кроткою миной

Сменяла компрессы на жарком челе.

       Она победила:

Игнатий Попов отдышался и встал.

       Спокойно и мило

Madame повернула к Попову овал:

       «Отель при мужчине —

       Мне меньше труда и обуз.

       По этой причине

Не вступите ль в брачный со мною союз?»

       Два дня он томился:

Камин, и перина, и сытный обед!

       На третий решился

И сунул учебники в старый портплед.

       Подсчитывать франки?

       Жильцов-голышей прижимать?

       Откладывать в банке?

Тайком из отеля бежал он, как тать.

       Греми, моя арфа,—

Исчез безвозвратно Игнатий Попов,

       Без теплого шарфа,

С одною лишь парой холодных носков…

       Под елью узорной

       На местном погосте он спит?

       Иль в Африке черной

Арабских верблюдиц, вздыхая, доит?

       Подымем стаканы

За вышедший ныне в тираж идеал!

       Попов этот странный

Меня не на шутку, друзья, взволновал…

       Достойно героя —

       Отринуть камин и обед

       И в небо чужое

Поднять, словно знамя, свой старый портплед.

<1924>

Эмигрантская песня *

Пою вполголоса, чуть плещет балалайка,—

       Нельзя мне громче петь…

«Я вас прошу, — сказала мне хозяйка,—

       Не рявкать, как медведь!

Моих жильцов тревожит ваше пенье,

       Здесь, друг мой, не шантан…»

Но наплевать, — ведь нынче воскресенье,—

       И я немножко пьян!

Чуть-чуть хватил дешевого винишка,

       Да пива кружек пять…

На сундуке валяется манишка,

       Горбом торчит кровать.

Звени, струна, — захлебывайся плеском,

       Как голос бубенца,

Когда вдали за тихим перелеском

       Он ропщет без конца.

Звени, струна… Снежок мохнатой пылью

       Кружится над щекой,

Поля и даль встают орловской былью

       Над скованной рекой.

Закатный жар горит над снежным бором,

       Сугробы все синей…

Поют лады раздольным перебором

       Все громче и вольней…

Звени, струна!.. Но, впрочем, — стук хозяйки.

       «Entrez»[6]. Погашен свет.

«Pardon, madame, — я, так сказать, в фуфайке.

       Я пел?! Ей-Богу, нет».

<1924>

Утопия *

На выборах в Югославии борется 48 партий.

Из газет

Представьте себе на одно мгновение

Новое вавилонское столпотворение:

В каждом уездном царстве,

В каждом республиканском государстве

Свой Чернов, своя Кускова,

Группа местного Милюкова,

Вожаки племенных меньшинств,

Не признающие никаких единств,

Монархисты левые, правые и центральные,

Националисты простые и социальные,

Буржуи, сочувствующие коммунистам,

Пролетарий, сочувствующий капиталистам,

Клерикалы, мистико-анархисты

И двадцати сортов социалисты…

Помимо программной хартии

У каждой партии

Уклоны, тактические подразделения,

Сезонные поправения и полевения…

Во имя наших детей,—

Как выплыть из этих сетей?!

Для уменьшения партийных сект

Вношу в Лигу наций проект…

Пусть даст приказ по земному шару:

Всех лидеров партий — в Сахару!

Видных партийных крикунов,

В сопровожденье полицейских чинов

(Всему же есть мера!)

Послать в Институт Пастера

Для беспартийной прививки

И мозговой промывки.

Ах, скажут, — наивный Гораций…

Все это критика,—

А дальше какая политика?..

Пусть Лига наций,

Призвав всех к порядку,

Созовет от каждой страны по десятку

Ученых, купцов, рабочих, банкиров,

Военно-морских командиров,