Том 2. Драматургия. Проза - [24]

И зданья, и дворцы, и мостовые,

Как все слова, желанья и раздумья,

Которые владеют человеком,

(Наследие живым от мертвецов,

Что два есть мира, меж собой неравных:

В одном, обширном, гении, герои,

Вселенную исполнившие славой,

А в малом — мы, их жалкие потомки,

Необходимости рабы и рока.

Потом сказал, что умереть не страшно,

Раз умерли Геракл и Юлий Цезарь,

Раз умерли Мария и Христос,

И вдруг, произнеся Христово имя,

Ступил вперед, за край стены, где воздух

Пронизан был полуденным пыланьем…

И показалось мне, что он стоит

Над бездной, победив земную тяжесть;

В смятеньи страшном я закрыл глаза

На миг один, на половину мига,

Когда же вновь открыл их, пред собой —

О, горе! — никого я не увидел.

Как я спустился по мосткам, не помню.

Там, за стеной, уже шумели люди,

Толпясь над грудой мяса и костей

Без образа людского и подобья.

Суровы наши каменщики: их

Любимые забавы — бой звериный,

Кулачный бой и пьянство по ночам,

Но дрогнули обветренные лица,

В глазах угрюмых заблестели слезы,

Когда пред ними с плачем я воскликнул,

Что это тело — Трапезондский царь.

Они его любили за веселость

И за отвагу, и за красоту,

Как я его любил за дух высокий

И за уменье муку выносить.

И даже — расскажу ли? — я услышал,

Как кое-кто из них шептал проклятья,

Смотря на императорский дворец.

Они везде подозревают тайну.

Юстиниан

Немедленно расследовать событья

И тех, кто это делал, задержать!

Мне жаль царя! Теперь за Трапезонд

Наверно Персия захочет спорить.

Зоя

Он умер, живший для меня. И я,

Да, только я одна — его убийца.

Юстиниан

Дитя мое, тоска о женихе

Тебя лишает, кажется, рассудка.

Зоя

Убийца! Я ведь видела, что он

Перед словами, сказанными мною,

Дрожал, как под ударами кинжалов

Разбойничьих несчастный пешеход.

И неужели я не понимала,

Что правда — мерзость, если милосердье

К страдающему с нею несовместно?

О, как я оправдаюсь перед Богом,

Как Имру объясню мою вину?

Феодора

Ты говоришь сама и помни, помни,

Что я твоей не выдавала тайны!

Юстиниан

Какая тайна, и причем здесь Имр?

Зоя

Отец, отец, лишь ты единый можешь

Меня понять, утешить и простить.

Узнай: царю я предпочла араба,

Я сделалась любовницей его.

Но как мне стать арабскою царицей,

Как наслаждаться счастьем средь фонтанов

И пальм в руках возлюбленных, когда

На мне пятно невинной крови?

Юстиниан

Ты,

Наследница державной Византии,

Ты сделалась любовницей бродяги?

Позор, позор на голову мою,

И горе для тебя, виновной, горе!

Остановить немедленно войска,

Немедленно колесовать араба!

Евнух

Порфирородный, поздно! Видел я,

Как отплыла последняя галера.

Юстиниан

Тогда послать надежного гонца

К начальнику с приказом возвратиться.

Евнух

Иду

Феодора

Он не послушается.

Юстиниан

Нет?

Тогда… тогда послать ему тунику,

Как знак монаршей милости моей,

Туника не добрей колесованья.

Зоя

Отец, а что ты сделаешь со мной

И с тем, кто жизни мне теперь дороже?

Юстиниан

Тебе я отвечаю, потому что

Последний раз я говорю с тобой.

Позора благородной римской крови

Раскаянье простое не омоет.

Ты примешь схиму и в своем покое

Останешься затворницей до смерти.

А он наденет бранную тунику,

За красоту твою поднимет чашу,

Но только чаша выпадет из рук,

Уста увлажнит не вино, а пена,

Он спросит, что с ним, и ответит сам

Себе звериным неумолчным ревом,

Сухой огонь его испепелит,

Ломая кости, разрывая жилы,

И в миг последний неизбежной смерти

Твое он имя страшно проклянет!

(Евнуху)

Теперь идем?

(Феодоре)

А ты останься с той,

Кто дочерью была моей, и душу

Ее к Припятью схимы приготовь!

(Уходит с Евнухом)

Сцена пятая

(Феодора и Зоя)

Феодора

Теперь вы безопасны для меня,

Затворница заговорить не может

И мертвый тоже. Наступило время

И мне сказать всю правду без утайки.

Тебя я ненавидела всегда

За руки тонкие, за взгляд печальный

И за спокойствие, как бы усталость

Твоих движений и речей твоих.

Ты здесь жила, как птица из породы

Столетья вымершей, и про тебя

Рабы и те с тревогой говорили.

Кровь римская и древняя в тебе,

Во мне плебейская, Бог весть какая.

Ты девушка была еще вчера,

К которой наклонялся только ангел,

Я знаю все притоны и таверны,

Где нож играет из-за женщин, где

Меня ласкали пьяные матросы.

Но чище я тебя и пред тобой

Я с ужасом стою и с отвращеньем.

Вся грязь дворцов, твоих пороки предков,

Предательство и низость Византии

В твоем незнающем и детском теле

Живут теперь, как смерть живет порою

В цветке, на чумном кладбище возросшем.

Ты думаешь, ты женщина, а ты

Отравленная брачная туника,

И каждый шаг твой — гибель, взгляд твой — гибель,

И гибельно твое прикосновенье!

Царь Трапезондский умер, Имр умрет,

А ты жива, благоухая мраком.

Молись! Но я боюсь твоей молитвы,

Она покажется кощунством мне.

(Уходит. Зоя стоит несколько мгновений, потом падает на колени лицом в землю)

Охота на носорога

Пьеса в двух действиях из доисторической жизни

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Элаи, вождь племени.

Тремограст, молодой мужчина.

1-й мужчина.

2-й мужчина.

Старуха.

Аха, Элу молодые женщины.

Племя.

Действие первое

Лесная поляна. Узловатые лапчатые деревья, сквозь которые просвечивает желтый закат. Под деревьями трава примята. Посередине поляны большая яма с набросанной вокруг свежей землей.

На одной из средних ветвей сидит спящий Элаи. Аха и Элу ползают по земле, выкапывая коренья.

Элу. Тремограста черный скорпион укусил.