Том 2. 1960-1962 - [10]

— Вах! — сказал Гургенидзе.— Почему ты не починишь, Борька?

Малышев задумчиво сказал:

— Было бы здорово разработать для кино методы передачи осязательных ощущений. Представляешь, Борька, на экране кто–то кого–то целует, а ты испытываешь удар по морде…

— Представляю,— сказал Панин.— У меня уже так было однажды. Без всякого кино.

«А потом бы я подобрал ребят,— думал Сережа.— Для этого дела уже сейчас можно подобрать подходящих ребят. Мамедов, Валька Петров, Сережка Завьялов с инженерного. Витька Брюшков с третьего курса переносит двенадцатикратные перегрузки. Ему даже тренироваться не надо: у него какое–то там особенное среднее ухо. Но он малек и еще ничего не понимает». Сережа вспомнил, как Брюшков, когда Панин спросил его, зачем ему это нужно, важно надулся и сказал: «А ты попробуй, как я». «Малек, совершенно несъедобный, сырой малек. Да в общем–то все они спортсмены — и мальки, и выпускники. Вот разве Валя Петров…» Сережа снова перевернулся на спину. «Валя Петров. «Труды Академии неклассических механик», том седьмой. Ну, Валька Петров спит и ест с этой книгой. Но ведь и другие ее читают. Ее ведь постоянно читают! В библиотеке три экземпляра, и все замусолены, и не всегда их возьмешь. Значит, я не один? Значит, их тоже интересует «Поведение пи–квантов в ускорителях» и они тоже делают выводы? Поймать Вальку Петрова,— подумал Сережа,— и поговорить…»

— Ну что ты на меня уставился? — сказал Панин.— Ребята, что он на меня уставился? Мне страшно!

Сережа заметил, что стоит на четвереньках и смотрит прямо в лицо Панина.

— Какой ракурс! — сказал Гургенидзе.— Я буду лепить с тебя «Задумчивость».

Сережа встал и оглядел лужайку. Петрова не было видно. Сережа лег и прижался щекой к траве.

— Сергей,— позвал Малышев.— А как ты все это прокомментируешь?

— Что именно? — спросил Сережа в траву.

— Национализацию «Юнайтед Рокет Констракшн».

— «Данную акцию мистера Гопкинса одобряю. Жду следующих в том же духе. Кондратьев»,— сказал Сережа.— Телеграмму послать наложенным платежом, валютой через Советский Госбанк.

«В «Юнайтед Рокет» хорошие инженеры. У нас тоже хорошие инженеры. Самое время сейчас им всем объединиться и строить прямоточники. Все дело сейчас за инженерами, а уж мы свое дело сделаем. Мы готовы». Сережа представил себе эскадры исполинских звездных кораблей на старте, а потом в Пространстве, у самого светового барьера, на десятикратных, на двадцатикратных перегрузках, пожирающих рассеянную материю, тонны межзвездной пыли и газа… Огромные ускорения, мощные поля искусственной гравитации… Специальная теория относительности уже не годится, она встает на голову. Десятки лет проходят в звездолете, и только месяцы на Земле. И пускай нет теории, зато есть пи–кванты в суперускорителях, пи–кванты, ускоренные на возле–световых скоростях, пи–кванты, которые стареют в десять, в сто раз быстрее, чем им положено по классической теории. Обойти всю видимую Вселенную за десять–пятнадцать локальных лет и вернуться на Землю спустя год после старта… Преодолеть Пространство, разорвать цепи Времени, подарить своему поколению Чужие Миры, вот только скотина–врач запретил перегрузки на неопределенный срок, черт бы его подрал!..

— Вон он лежит,— сказал Панин.— Только он в депрессии.

— Он очень огорчен,— сказал Гургенидзе.

— Ему запретили тренироваться,— объяснил Панин.

Сережа поднял голову и увидел, что к ним подошла Таня Горбунова со второго курса факультета Дистанционного Управления.

— Ты правда в депрессии, Сережа? — спросила она.

— Да,— сказал Кондратьев. Он вспомнил, что Таня — Катина подруга, и ему стало совсем нехорошо.

— Садись с нами, Танечка,— сказал Малышев.

— Нет,— сказала Таня.— Мне надо с Сережей поговорить.

— А,— сказал Малышев. Гургенидзе закричал:

— Ребята, пойдем разнимать болельщиков!

Они поднялись и ушли, а Таня села рядом с Кондратьевым. Она была худенькая, с веселыми глазами, и было просто удивительно приятно смотреть на нее, хотя она и была Катиной подругой.

— Ты почему сердишься на Катю? — спросила она.

— Я не сержусь,— угрюмо сказал Кондратьев.

— Не ври,— сказала Таня.— Сердишься. Кондратьев помотал головой и стал смотреть в сторону.

— Значит, не любишь,— сказала Таня.

— Слушай, Танюшка,— сказал Кондратьев.— Ты любишь своего Малышева?

— Люблю.

— Ну вот. Вы поссорились, а я начинаю вас мирить.

— Значит, вы поссорились? — сказала Таня. Кондратьев промолчал.

— Понимаешь, Сергей, если мы с Мишкой поссоримся, то мы обязательно помиримся. Сами. А ты…

— А мы не помиримся,— сказал Кондратьев.

— Значит, вы все–таки поссорились.

— Мы не помиримся,— раздельно сказал Кондратьев и поглядел прямо в Танины веселые глаза.

— А Катя и не знает, что вы поссорились. Она ничего не понимает, и мне ее просто жалко.

— Ну а мне–то что делать, Таня? — сказал Кондратьев.— Ты–то хоть меня пойми. Ведь у тебя тоже так случалось, наверное.

— Случилось однажды,— согласилась Таня.— Только я сразу ему сказала.

Ну вот видишь! — сказал Сережа обрадованно.— А он что? Таня пожала плечами.

— Не знаю,— сказала она.— Знаю только, что он не умер. Она поднялась, отряхнула юбку и спросила:

— Тебе действительно запретили перегрузки?