Том 18. Посиделки на закате - [36]

Львы — известные лежебоки, могут спать по пятнадцать — семнадцать часов в сутки. Такие же сони живут и в наших широтах. Небольшие глазастые зверьки-грызуны — их так и зовут сони — беспробудно спят зиму, а летом днем спят и лишь несколько часов ночью разминаются и кормятся.

Позы у спящих животных обычно бывают «уютными», такими, чтобы лучше сберечь тепло. Многие спят, как вот этот бурундук, калачиком. Гуси, лебеди, утки прячут под крыло голову. Им это сделать удобно. Но если не под крыло, то хотя бы у плеча в перья прячут головы и те, у кого шея короткая. В такой позе спящими заставал я дроздов. Куры делают то же самое. Хотя могут спать, и просто «вобрав голову в плечи». (У лесника в Курской области куры любили ночевать не в сарае, а взлетев на деревья около дома.)

Как не падают птицы во сне с веток и жердочек? Птицы коротконогие припадают к насесту телом, лапы им лишь помогают сохранять положение. Но спят на ветках и голенастые птицы — цапли, колпицы. Оказывается, во сне при расслаблении мышц тела напряженней, надежней работают «замки» лап. В том, что птицы, сидя на ветках, спят, я убедился однажды в Кишиневе. Приятель ночью подвел меня к дереву, облепленному воробьями, и резко его тряхнул. Часть воробьев взлетела, другие, как груши, упали на землю.

Место для сна животные тщательно выбирают. В расчет принимается безопасность, уютность, надежность от непогоды. Тетерева, например, зарываются спать в снег. Кое-кто спит в норах. Ошибка думать, что птицы летают спать в свои гнезда. Нет, гнезда после того, как из него вылетели птенцы, для птицы не существует. По моим наблюдениям, синицы, дрозды и сороки собираются на ночь в плотные, непродуваемые ельники. Таких «ночлежек» было на примете у меня несколько, — стукнув палкой о дерево, можно было вызвать ночью страшный переполох.

И интересно было наблюдать издали, как сороки (из деревень зимой они летят ночевать в лес) совершают ритуал бдительности перед сном. Рассевшись на ветках, они издают друг для друга тихие, успокаивающие звуки — «все в порядке, можно тушить свет!» — и одна за другой ныряют с высоты в ельник. В гнезде же сороки зимой неожиданно можно встретить сову — то ли отсыпается после ночи, то ли просто схоронилась от ветра.

На ночь в дупла при сильных морозах набивается разноперая мелочь — чижи, синицы, живым комом легче сберечь тепло. Так же как люди, животные могут во сне храпеть, могут зевать, одолеваемые дремотой.

Видят ли они сны? Увы, об этом никто из них не расскажет. Но по косвенным признакам можно судить: видят! Я наблюдал однажды после охоты гончую собаку. Во сне она подергивала лапами и повизгивала, точно так же, как на охоте. В ее мозгу «прокручивалось» только что пережитое.

Секреты сна далеко еще не разгаданы. Но совершенно ясно: это целительное состояние необходимо многим, если не всем живым организмам.

 _{Фото из архива В. Пескова. 11 февраля 1992 г.}

Остров бородачей

(Окно в природу)

Большая охота… Четыре сноумашины, вынырнув из деревни, несутся по острову. Впереди всех с биноклем — плотный круглолицый егерь (распорядитель охоты), «регистрированный гид». В своем непродуваемом комбинезоне и громадных защитных очках Ларсен Кин колоритен. Явись он на плоском своем снегоходе где-нибудь около Брянска или Можайска, его приняли бы за неземного пришельца. Но когда, сняв очки, Ларсен подносит к глазам бинокль, он превращается в обыкновенного веселого эскимоса. Его помощник — моторный молодой малый — на прицепе своего снегохода тянет громадные нарты, в которых сидят две персоны. Меховые одежды, зеленые маски на лицах и специальное покрывало не дадут нунивакскому ветру ни малейшего шанса охладить охотничий пыл этой занятной пары. Они прилетели на остров убить маскака. Так зовут на Аляске мускусного быка (овцебык — по-нашему, умингмак — «бородач» — по-эскимосски).

Охота стоит немалых денег, и те, кто их заплатил, держат себя так, чтобы все понимали, кто тут заказывал музыку.

Не будем называть фамилий этих людей. Имена: Люси и Ренди. Мы с Джоном Бинклей тут — сбоку припека. Распорядитель охоты — старый друг Джона. Он шепнул: «На всех всего хватит — стрелять и снимать. Вот сноумашина. Садитесь!».

Езда по острову, лишь кое-как прикрытому снегом, — удовольствие небольшое. Постепенно она превращается в пытку. Снегоходы с грузовыми нартами на прицепе при быстрой езде имеют склонность на всех неровностях расставаться с землей и шлепаться на нее. Назвать это тряской нельзя. Это сплошные прыжки.

На глазах у меня от добротной японской сумки начинают лететь заклепки. А в ней — фотокамера. Хватаю сумку в объятия и, лишившись возможности опираться на руки, превращаюсь в подобие камешка в погремушке. Внутри у меня что-то екает, и я начинаю думать: а надежно ли все там подвешено?

Джон мое положение понимает. Но отставать нам нельзя. Он то и дело, привстав за рулем, оборачивается: «Как дела?» Я подымаю вверх руку: «Все в норме!».

Между прочим, пора бы быкам уже показаться. Остров немаленький — сто десять километров на восемьдесят, — но овцебыков тут порядочно — полтысячи, за два часа пора бы увидеть хоть одного…