Том 18. Пертская красавица ; Рассказы - [220]

— При выполнении наших обязанностей, — так он начал, — нам пришлось (очевидно, он имел в виду какие-то ранее разбиравшиеся дела) обсуждать преступления, не только требующие заслуженной, законом определенной кары, но, кроме того, вызывающие отвращение и ужас. Сейчас перед нами еще более тягостная задача: применить суровые, но спасительные установления закона к случаю чрезвычайно своеобразному, где преступление (ибо речь идет о преступлении, и весьма тяжком) было вызвано не столько злобностью сердца, сколько заблуждением ума, не столько намерением сделать то, что дурно, сколько злосчастно извращенным представлением о том, что хорошо. Перед вами два человека, в своем кругу, как показали здесь свидетели, пользовавшиеся большим уважением, казалось, связанные узами дружбы, — и вот один из них уже пал жертвой ложного толкования, вопроса чести, а другому вскоре придется испытать на себе всю тяжесть карающего закона; и все же оба они вправе по меньшей мере требовать от нас сострадания, так как каждый из них действовал, ничего не зная о национальных предрассудках другого, и оба они сошли с пути праведного скорее вследствие рокового заблуждения, нежели по своей воле.

Расследуя первопричину столкновения, мы неминуемо должны признать правым подсудимого. Он законным путем, договорившись с владельцем, мистером Айрби, получил во временное пользование огороженное пастбище и все же, когда на него посыпались упреки, сами по себе незаслуженные и особенно чувствительные для человека, весьма склонного поддаваться гневу, он, стремясь сохранить добрые отношения и жить в мире, предложил уступить полпастбища; но это дружеское предложение было презрительно отвергнуто. Засим последовала сцена в трактире мистера Хескета. Отметьте не только то, как в течение этой сцены вел себя с иноплеменником сам умерший, но и — к прискорбию своему, я должен об этом упомянуть — как вели себя с ним окружающие, всеми средствами старавшиеся вывести его из себя. Подсудимый пытался восстановить мир, уладить дело по-хорошему, готов был подчиниться решению коронного судьи или признанного обеими сторонами арбитра, а находившиеся в трактире люди наперебой оскорбляли его, очевидно забыв в данном случае наш национальный принцип — играть по правилам. И, наконец, когда он хотел было мирно уйти из трактира, его остановили, повалили наземь, избили в кровь.

Господа присяжные, когда мой ученый собрат, королевский прокурор, дал неблагоприятную оценку поведению подсудимого, в этот момент я ощутил некоторую досаду. Он говорил, что подсудимый боялся сразиться со своим противником в честном бою, подчиниться правилам игры — и что поэтому он, подобно трусливому итальянцу, прибег к смертоносному стилету, чтобы убить того, с кем не дерзал помериться силами как мужчина с мужчиной. Я заметил, как подсудимый при этом обвинении содрогнулся в ужасе, что вполне естественно для человека храброго; а так как я хотел бы, чтобы мои слова имели вес, когда я буду говорить о подлинном его преступлении, то я должен убедить его в своем беспристрастии, отвергнув все те обвинения, которые кажутся мне необоснованными. Не может быть сомнений в том, что подсудимый — человек смелый, слишком даже смелый, — я хотел бы, чтобы волею всевышнего смелости этой у него было меньше, или, вернее, чтобы он был лучше воспитан и умел более разумно ее направлять.

Господа присяжные! Относительно законов, о которых говорил мой ученый собрат, я скажу следующее: они, возможно, действуют там, где происходят бои быков, или медведей, или петушиные бои, но здесь мы их не признаем. Если же ссылаться на них как на своего рода доказательство того, что в подобного рода бою, иногда кончающемся смертью одного из противников, не может иметь место злой умысел, то эти ссылки допустимы лишь в том случае, когда обе стороны находятся in pari casu,[91] в равной степени об этих правилах осведомлены и обе согласны прибегнуть к этому способу разрешения спора. Но можно ли требовать, чтобы человек образованный, воспитанный, занимающий известное положение, согласился или приневолен был согласиться вступить в эту грубую, свирепую борьбу — да еще, пожалуй, с противником моложе, сильнее и искуснее его самого? Бесспорно, даже в кодексе законов кулачного боя, если только он, как это утверждает мой ученый собрат, основан на принятой в старой веселой Англии игре по правилам, не может быть такой нелепости. И, господа присяжные заседатели, так же как закон защитил бы английского джентльмена, если бы тот, имея при себе саблю, силою оружия отразил такого рода свирепое нападение, какому подвергся подсудимый, так же он защитил бы и пришельца, иноплеменника, оказавшегося в подобных же тягостных условиях. Вот почему, господа присяжные, если бы подсудимый, будучи тесним vis major,[92] став предметом злостных насмешек всех присутствующих и подлинно насильственных действий одного из них, имея к тому же все основания опасаться, что так же поступят и другие, — если бы он тогда выхватил оружие, которое, как нас уверяют, его соотечественники всегда имеют при себе, и отсюда воспоследовало бы то страшное событие, подробное изложение которого вы здесь слышали, — я, по совести, не мог бы требовать, чтобы вы вынесли ему приговор за предумышленное убийство. Правда, обороняясь, подсудимый, возможно, даже в этом случае в какой-то мере вышел бы за пределы того, что юристы подразумевают, говоря о moderamen inculpatae tutelae.