Том 15. Книга 1. Современная идиллия - [153]

И, изложив этот тезис, смотрели на нас: много ли, мол, вы таких прокуроров видали? Но, увидев, так как мы остались нечувствительны, то и они, щелкнув языками, стали подниматься наверх.

2) черновая рукопись главы XXIV, более краткая редакция по сравнению с журнальной публикацией.

Текст в Изд. 1883 совпадает с текстом журнальной публикации за исключением небольшого уточнения в главе XXIII.

Публикация вызвала тяжелые последствия для «Отеч. зап.». 14 января 1883 г. H. E. Лебедев доложил СПб. цензурному комитету, что в этих главах «проводится идея полного отрицания всего существующего в нашем обществе и народе», «автор предает <…> осмеянию не пороки общества, не злоупотребления отдельных правительственных лиц, а подводит под бич сатиры высшие государственные органы, как политические суды, и действия правительства против политических преступников, стараясь и то и другое представить читателю в смешном и презренном виде и тем самым дискредитировать правительство в глазах общества». «Намерение, которым задается сатирик», цензор счел «колеблющим авторитет <…> власти» и посему предложил арестовать январскую книжку «Отеч. зап.». Цензурный комитет сделал соответствующее представление в Главное управление по делам печати[123]

18 января 1883 г. представление было рассмотрено в Совете Главного управления, который «пришел к заключению, что настоящий очерк не есть простая сатира <…> а переходящая всякое приличие карикатура, не ирония, а нахальное издевательство, неистовое глумление над правительством в деле преследования политических преступников, что не может быть дозволено в печати, а потому признал необходимым подвергнуть журнал «Отеч. зап.» какому-либо административному взысканию». Несмотря на заступничество двух членов Совета (В. М. Лазаревского и Н. А. Ратынского), журналу было объявлено второе предостережение, по существу, решившее его судьбу. В мотивировке предостережения «Современная идиллия» не была упомянута — указывалась статья Н. Я. Николадзе «Луи Блан и Гамбетта»[124]. Но, как писал Салтыков в эти дни А. Л. Боровиковскому (31 января 1883 г.), на Николадзе власти ссылались «только для прилику», «главная же цель» была «Злополучный пискарь…».

Знали об этом и в обществе, где даже распространялись слухи об административной ссылке самого писателя: «Салтыкову предложено было выехать в Вятку за «Пискаря», но его оставили лишь по причине болезни», — утверждал причастный к «Священной дружине» темный делец К. А. Бороздин[125]. «Предложения» такого Салтыков не получал, но «слухами», дошедшими до него, был весьма обеспокоен (см. его письма).

На фоне министерской чехарды, политической суеты, охватившей правящие сферы (это отражено в XXII главе «Современной идиллии»), в послепервомартовской России развертывалась трагическая история гибели «Народной воли».

Центром глав, опубликованных в январском номере «Отеч. зап.», является «замечательное политическое дело», зрителями которого становятся путешествующие герои. Фактическую основу этому эпизоду дали крупные политические процессы 70-80-х годов: «50-ти» (февраль — март 1877), «193-х» (октябрь 1877 — январь 1878), «20-ти» (февраль 1882). О подробностях судов над революционерами-народовольцами и участниками «хождения в народ» Салтыков, вероятно, знал не только из газетных отчетов, но и от выступавшего защитником на процессах 50-ти и 193-х А. Л. Боровиковского, с которым его связывали приятельские отношения.

Салтыков осторожно, но точно воспроизвел некоторые детали этих расправ, известные современникам: дело 193-х, как и процесс 50-ти, представило «особый вид дознаний, производимых не о преступлении, а на предмет отыскания признаков государственного преступления», причем «поводом к привлечению в качестве обвиняемого» являлись «без всякого фактического подтверждения <…> внушающий подозрение образ жизни» или «вредный образ мыслей»[126], процесс 193-х тянулся около четырех лет, арестованные томились в одиночных камерах и к концу следствия было 93 случая самоубийств, умопомешательств, смерти, трое обвиняемых умерли во время суда[127]. Процесс 20-ти характеризовался «нарушением форм судопроизводства на каждом шагу» со стороны председательствующего сенатора П. А. Дейера[128], в деле 50-ти «судьи <…> принимали невольно характер стороны в процессе, не могущей относиться хладнокровно к развертывающейся пред нею судебной драме», так как «назначались <…> из наиболее «преданных» сенаторов, а «прокурорский надзор» вела «среда «волкодавов», которые делали себе карьеру в то время», — свидетельствовал беспристрастный А. Ф. Кони[129].

В «Злополучном пискаре» Салтыков высмеял царское «правосудие» и, вместе с тем, в очередной раз заклеймил реакционную печать в ее усилиях активизировать борьбу правительства с «неблагонадежными элементами». Сатирический образ «лягушки-доносчицы», которая «квакает толково и даже литературно», причем, как сразу определил цензор Лебедев, — «словами московских публицистов»[130], должен быть соотнесен с редактором «Моск. вед.». Образ этот подсказан самими катковскими изданиями: нигилизм — «лягушка, хвалившаяся раздуться с вола», которая «давно уже лопнула»