Том 14 - [141]

Сегодня диетика и учение о режиме — это рай для знахарей и доморощенных специалистов, полушарлатанов, которые процветают из-за отсутствия упорядоченных точных знаний. Основная масса медиков — это малоопытные недоучки; одиночки, зажатые в тисках вечного риска, они вынуждены делать вид, будто обладают точными знаниями, в то время как этих знаний вообще не существует. На медицинские исследования отпускают слишком мало средств, а те, что есть, расходуются глупо, не столько на систематические научные опыты, сколько на ненаучные поиски лекарств от некоторых жестоких недугов — рака, туберкулеза и т. п. И все-таки наука о жизненных процессах здорового и больного организма, вероятно, движется вперед, скрытая, непонятная, ограниченная, с трудом преодолевая препятствия, — так в конце XVIII и первой половине XIX века постепенно выкристаллизовывались физика и химия. И вполне вероятно, что скоро медицина придет к далеко идущим обобщениям и выводам и овладеет той огромной глубинной областью человеческой жизни, которая принадлежит ей по праву.

Но медицина не единственная наука, в которой мы, естественно, ожидаем внезапных и чудесных скачков. По сравнению с науками материальными психология и социология пока еще мало чем удивили свет. Если слабы и отрывочны наши медицинские познания, то педагогика — это уж просто жалкая смесь афоризмов и басен. Стоит только выйти за пределы мер, весов и классификаций, как начинается бесплодное смешение понятий, которое ставит под сомнение применимость ходячих логических и философских представлений в этих областях. Мы лишь едва вышли из школьного возраста. А в этих областях и вовсе остались школьниками. Вполне возможно, что уже сейчас в университетских аудиториях, в непривлекательных томах философских сочинений подготовляется новое освобождение воли и интеллекта. Может быть, недалек тот час, когда человек совсем по-иному сформулирует проблемы контроля над человеческой жизнью и судьбою человека и найдет к ним совершенно новый подход.

Непознанное всегда питается лишь смутными догадками, но мои предположения распадаются на две группы, и я прежде всего склонен ожидать огромного систематического нарастания силы отдельного индивида. Мы, вероятно, и не подозреваем, как изменятся душа и тело человека, если выявить их возможности. Помню, я беседовал с покойным сэром Майклом Фостером по поводу перспектив современной хирургии, и он признался, что лишь боязнь за свою репутацию мешает ему рассказать заурядным людям об операциях, которые в скором времени станут самым обычным делом. Мне кажется, что в эту минуту он говорил от имени многих своих коллег. Уже сейчас можно удалять почти любую часть человеческого организма, в том числе и большие участки мозга, если потребуется; можно подсаживать живую ткань к живой ткани, создавать новые сочетания, лепить, смещать и перемещать. Можно также вызывать гипертрофию отдельных органов, причем не только с помощью ножа и физических методов лечения: глубокие изменения в тканях могут быть вызваны и воздействием гипноза.

Если бы мы только понимали сущность обмена веществ и хорошо изучили функции отдельных органов, можно было бы самым удивительным образом менять и развивать свое тело. Сейчас наши знания недостаточны, но не всегда же они будут такими. В этом направлении у нас есть уже некоторые просто удивительные предположения, высказанные доктором Мечниковым. С его точки зрения, человеческий желудок и обширный кишечник не только излишние — и рудиментарные органы, но, безусловно, опасные для человека, поскольку они служат вместилищем бактерий, ускоряющих процесс старения. Он предлагает удалять эти внутренние органы. Профана, вроде меня, такая идея может только потрясти и ужаснуть, но репутация доктора Мечникова как ученого чрезвычайно высока, а он вовсе не видит ничего страшного или нелепого в своем предложении. Пожалуй, если ко мне в гости явится таким образом «препарированный» джентльмен, у которого извлечено почти все содержимое брюшины, увеличены и усилены легкие и сердце, из мозга тоже что-то удалено, чтобы пресечь вредоносные токи и освободить место для развития других участков мозга, то мне с трудом удастся скрыть невыразимый ужас и отвращение, даже если я знаю, что при этом возрастают его мыслительные и эмоциональные способности, обостряются чувства и исчезает уставание и потребность в сне.

Однако ведь если бы в 54 году до н. э. в Дувре на головы моих украшенных венками предков — а в те дни моим предком в Англии был каждый женатый человек, — спустился бы, скажем, на своей летающей машине Луи Блерио в шлеме с наушниками и в защитных очках-консервах, то они, наверное, испытали бы точно такие же чувства. И ведь речь идет не о том, что красиво и некрасиво в человеке, а о том, что можно с ним сделать и что, вероятно, попытаются сделать наши потомки.

В один прекрасный день человек, безусловно, добьется абсолютного — физического и духовного — контроля над собственным организмом, но это вовсе не означает, что он сделается уродом; даже исходя из наших эстетических стандартов, многие, подвергшиеся операции «по Мечникову», стали бы стройнее, подвижнее и изящнее, а кроме того, эти новые возможности вовсе не исчерпываются хирургией. Во всем, что касается еды и медикаментов, мы так и не вышли из состояния варварства. Мы впихиваем что попало в наши несчастные желудки и сталкиваемся с самыми неожиданными последствиями. Ведь немного найдется семидесятилетних, кто не страдал бы большую часть года от несварения — тупого, раздражающего, болезненного несварения желудка. Никто из нас не относится с таким невежеством и небрежением к горючему для своей машины, как к тому горючему, которым мы питаем собственный организм. Мы часто боимся употреблять многие стимулянты: слабительные, тонизирующие и веселящие средства, — так как совершенно не знаем, каков механизм их действия. А ведь есть все основания предполагать, что хорошо организованная человеческая жизнь может состоять из смены одинаково замечательных и по большей части исполненных физической и духовной активности периодов. Только полное невежество и плохая организация приводят к тому, что большинство людей вечно не вылезают из неприятного состояния, которое мы обозначаем словами «чуть-чуть бледноват» или «не очень тренирован». Конечно, сейчас чистейшей утопией кажется предположение, что в нашем обществе любой может быть практически чистым, красивым, деятельным, здоровым, может долго жить, забыв и думать о заживших и исчезнувших шрамах от перенесенных операций; но ведь такой же чистейшей утопией показалось бы королю Элфреду Великому чье-нибудь предположение, что в его стране практически все, вплоть до последнего пастуха, сумеют читать и писать.