Том 14. Критические статьи, очерки, письма - [207]

Таковы два совета, которые я даю, и если вам было угодно узнать мое мнение, то здесь оно полностью изложено.

Благодарю вас за ваше красноречивое обращение ко мне. Беру слово, раз вы мне его предоставили, и пожимаю вам руку.

Виктор Гюго.

Гюставу Флоберу

Отвиль-Хауз, 20 декабря 1869

Я отшельник и люблю ваши книги. Благодарю вас за то, что вы мне их посылаете. Они полны силы и глубины. Те из них, которые рисуют современную нам жизнь, оставляют после себя сладкий и вместе с тем какой-то горький привкус. Ваша последняя книга [286] пленяет и печалит меня. Я буду перечитывать ее, как я обычно перечитываю книгу, раскрывая наудачу то тут, то там. Только писатель-мыслитель может выдержать подобную проверку. Вы принадлежите к этому могучему племени. У вас, как у Бальзака, дар проникновения, к тому же вы еще владеете стилем.

Когда я увижу вас?

Жму ваши руки.

Виктор Гюго.

Ипполиту Люка

Отвиль-Хауз, 1869

Дорогой собрат, говоря о «Человеке, который смеется», вы заканчиваете, так же как начали, красноречиво и сердечно. Не сумею сказать вам, как я ценю вашу благородную и дружескую поддержку, такую продуманную, такую прочувствованную и так прекрасно выраженную. Мне оказывают огромную честь, рассуждая обо мне как о Шекспире, о котором Форбс сказал: totus in antithesi. [287] До тех пор пока милосердный бог не откажется от своей старой антитезы: день и ночь, поэзия не откажется от своей. Критика может существовать лишь при том условии, что она в то же время является и философией. Вы, конечно, это понимаете. Почему? Потому что вы поэт, потому что вы художник, потому что вы писатель. Позвольте от всей души пожать вам руку.

Виктор Гюго.

* * *

Отвиль-Хауз, 24 апреля 1870

Граждане!

Спешу ответить на ваше весьма почетное для меня обращение. Вы правы, числя меня в своих рядах.

Франция в долгу перед Флуренсом, борцом за Грецию, перед Тибальди, сражавшимся за Италию, потому что Греция, Италия и Франция — это свет.

Оба они боролись за свет против тьмы.

Я поздравляю их, я их благодарю.

Последним подвигом Флуренса в Париже было возведение баррикады. Он — человек идеи и в то же время — воин. Почему? Потому что сегодняшний бой — это завтрашний мир. Свободе неизменно предшествует освобождение. Революция — это правда. За баррикадой, отстаивающей право, поднимается заря.

Провозглашаю тост за Революцию.

Виктор Гюго.

Семье Барбеса

Отвиль-Хауз, понедельник, 27 июня [288]

Я глубоко удручен. Я надеялся еще повидать Барбеса. Скорбную депешу — она шла через Джерси — я получил сегодня, в понедельник, в полдень. Парохода в Англию не будет раньше среды 29-го. Следовательно, приехать я не смогу. А мне бы так хотелось проститься с ним.

Два человека жили в Барбесе — мыслитель, который все постиг, и герой, который пренебрег всеми опасностями. Его душа — одна из великих воительниц нашего века; его не стало, одним светочем стало меньше. Я плачу о нем.

Прошу глубоко чтимую мной доблестную семью Барбеса принять выражение моей глубокой скорби.

Виктор Гюго.

Полю Мерису

Брюссель, 19 августа 1870

Дорогой Мерис, сейчас послал вам телеграмму следующего содержания: «Возвращаюсь в Париж национальным гвардейцем. Буду 21 августа». Меня уверяют, что она не дойдет до вас, поэтому одновременно пишу вам.

Только сегодня, в два часа дня, я получил ваше письмо, — оно пришло на Гернсей уже после моего отъезда. Мы все трое — Шарль, г-н Дювердье и я — тотчас же отправились в посольство. Я заявил там, что не признаю французской империи, что только в силу необходимости вынужден обратиться к ним по поводу всех этих формальностей с паспортом, и назвал свое имя. Тотчас же послали за министром; однако его не оказалось, и вместо него явился его ближайший помощник, весьма учтивый, с розеткой в петлице. Он начал с того, что попросил у меня разрешения «прежде всего приветствовать в моем лице великого поэта нашего века». Любезно отвечая этому светскому человеку, я снова решительно повторил этому чиновнику свой протест и потребовал, чтобы мне немедленно выдали паспорт.

Он колебался. «Мне надо быть во Франции только для того, чтобы одним национальным гвардейцем было там больше», — сказал я ему. Он поклонился. «Мне тоже», — сказал Шарль. «И мне тоже», — повторил Дювердье, Тогда он обещал выдать нам паспорта, однако попросил разрешения прислать их только вечером. На этом мы и распрощались.

Ведь вы одобряете все это, правда? Я хочу вернуться во Францию, вернуться в Париж совершенно открыто, простым гвардейцем, и оба моих сына будут там рядом со мной. Меня припишут к тому округу, где я буду жить, и вместе со всеми я пойду на городской вал с ружьем на плече.

Все это вовсе не снимает с меня моего зарока; я ни в чем не хочу помогать правительству, но я хочу иметь свою долю участия в опасности, угрожающей Франции.

Полагаю, что мне не посмеют отказать в паспорте. Но эта задержка заставляет меня назначить отъезд только на утро 21 августа. Мы отправимся из Брюсселя в 9 часов и прибудем в Париж в 2 часа 35 минут. Не думаете ли вы, что следует объявить о моем возвращении, не указывая, однако, часа приезда?

В. Г.

Франсуа-Виктору

Брюссель, 26 августа 1870