Том 13. Стихотворения - [3]

Смертельная тоска. Чума чуму сменяет.

Что ж! Будем продолжать Историю, друзья!

Наш век перед судом. И здесь свидетель я.

СЕДАН

1

Тулон — пустяк; зато Седан!

Паяц трагичный,

За горло схваченный рукой судьбы логичной,

Раб собственных злодейств, вдруг увидал в глаза,

Что стала им играть, как пешкою, гроза,

И рухнул в глубину бездонного позора,

И неотступный блеск карающего взора,

Свидетеля убийств, последовал за ним.

Вчера еще тиран, сегодня призрак, дым,

Он богом брошен был вглубь черного провала,

Каких история дрожащая не знала,

И поглотил его зловещей бездны зев.

Все предсказания превысил божий гнев.

Однажды этот шут сказал: «Надев порфиру,

Не ужас я внушил, а лишь презренье миру»

Когда же стану я властителем земли?

Пред дядею моим дрожали короли.

Маренго я не знал, но знал денек брюмера.

Макиавелли ум или мечту Гомера

Мой дядюшка умел в жизнь воплощать равно.

Мне хватит первого. Мне Галифе давно

Принес присягу. Мне верны Морни, Девьенны,

Руэры. Я не взял ни Дрездена, ни Вены,

Ни Рима, ни Москвы, — что ж, надо взять скорей.

Я флаг андреевский сгоню со всех морей

И заберу себе владенья Альбиона.

Вор — прозябает лишь без мирового трона.

Великим стану я; служить мне прибежит

В тиаре папской Пий, в чалме Абдул-Меджид,

Царь в пышной мантии, в собольей шапке старой.

Ведь если я сумел обстреливать бульвары,

Я Пруссию согну; и, право, труд один —

Тортони штурмовать и штурмовать Берлин;

Взял банк я — Майнц возьму без всякой лишней драки.

Стамбул и Петербург — две гипсовых собаки;

Эммануил и Пий схватились за ножи;

Дерутся, как козлы, столкнувшиеся в ржи,

Ирландцы с бриттами; Вильгельм полу-Аттила

И псевдо-Цезарь Франц, однако полный пыла,

Вцепились в волосы; весьма горячий град

Испанцы Кубе шлют. Я крикну всем: «Назад!» —

И, некогда босяк, паяц, я — ходом хитрым —

Над всеми тронами вдруг сделаюсь арбитром.

И без труда почти мне слава суждена:

Быть всемогуществом, всплывя наверх со дна,

Великим Карлом стать из лже-Наполеонов —

Недурно. Надо что? Взять несколько мильонов

Взаймы, — не в первый раз! — дождаться темноты,

Когда повсюду спят и улицы пусты,

И, как халиф Гарун, бродивший столь беспечно,

Вдруг счастья попытать. Удастся ведь, конечно,

Рейн перейти, когда был пройден Рубикон.

Пьетри гирляндами украсит свой балкон.

Он умер, Сент-Арно; что ж, заменю Базеном.

Мне Бисмарк кажется плутом обыкновенным,

И втайне думаю, что я получше плут.

Пока я достигал удачи там и тут.

Помощник мой — обман, и счастье мы с ним стащим;

Я трус — но побеждал, подлец — но слыл блестящим.

Вперед! Я спас Париж и должен мир спасти,

Я не остановлюсь теперь на полпути.

Мне остается лишь метнуть шестерку ловко.

Но надо поспешить, удача ведь — плутовка!

Мир скоро будет мой, как я давно мечтал;

Из шара этого мне сделают бокал.

Я Францию украл, украсть Европу можно.

Декабрь — вот мой мундир, и тьма — мой плащ

дорожный.

Нет у кого орлов, тот коршунов найдет.

Неважно! Всюду ночь. Воспользуюсь. Вперед!»

Но всюду белый день — над Лондоном, над Римом;

Лишь этот человек считал себя незримым.

Насмешку затая, его Берлин стерег.

Лишь будучи слепым, он в ночь поверить мог.

Всем яркий свет сиял, лишь он во тьме скитался.

Увы! Он ни с числом, ни с местом не считался.

Вслепую, ощупью, вися над пустотой,

Своей опорою считая сумрак свой,

Самоубийца тот, свои войска построив,

Послал историей прославленных героев —

Без хлеба, без вождей, без пушек, без сапог —

Туда, где бездною зиял безмолвный рок.

Спокойно сам их вел — все ближе, ближе к краю.

«Куда ты?» — гроб спросил. Он отвечал: «Не знаю».

2

Да, в Этне Эмпедокл исчез, а Плиний был

Убит Везувием: их, мудрецов, манил

Загадкой блеск жерла. Да, в Индии брамина

Жрет невозбранно червь, и муки той причина —

Стремленье рай обресть. Да, свой непрочный челн

Ловец кораллов мчит среди коварных волн,

Как кошка лижущих, меж островов Липари,

Чья лава пурпуром горит в его загаре, —

От мысов Корсики и до корфийских скал.

Да, мудрым пал Сократ, Христос безумцем пал,

Один — рассудочный, другой — в выси паривший.

Да, вопиял пророк, Иерусалим клеймивший,

Пока удар копья его не умертвил.

Да, в море Лаперуз и в воздух Грин поплыл.

Да, к персам Александр пошел, Траян к дакийцам.

Понятно это все! Подвижникам, убийцам,

Героям — было что искать! Но в бездне лет

Видал ли кто-нибудь безумный этот бред,

Нелепый балаган, — видал ли идиота,

Кто, нисходя с вершин триумфа и почета,

Держась за нитку ту, в конце которой гроб,

Могилу б рыл себе и, отирая лоб,

Под нож, таинственный и страшный, сам, с разгону,

Подсунул голову, чтоб укрепить корону?

3

Когда комета вновь летит в небытие,

Следят созвездия последний блеск ее;

И дьявол свергнутый в своем паденье грозном

Хранит величие, оставшись духом звездным;

Высокая судьба, избранница веков,

Горит сиянием последних катастроф.

Так Бонапарт: он пал, но грех его огромный,

Его Брюмер, не стал позором бездны темной;

Господь его отверг, и все ж над ним не стыд,

А нечто гордое и скорбное горит,

И грани светлые сильнее мрачных граней;

И слава с ним навек средь муки и рыданий;

И сердце, может быть, в сомнениях, смогло

Простить колоссами содеянное зло.

Но горе тем, кто стал творить злодейство в храме,

С кем снова должен бог заговорить громами.