Том 12. Стихотворения - [10]

И по Республике, простертой великанше,

Волочит саблю лилипут,

И судьи продали законы,

Стяжав, как должно, дань…

О Лазарь, Лазарь погребенный,

Встань!

В Милан, хрипящий в агонии,

В Рим, что задохся под святые

Напевы, в Пешт, где кровь и грязь,

Вновь торжествуя, Тирания,

Волчица старая, впилась.

Ликует! Логово — опять в гербах, блистая.

Она от Тибра до Дуная

По трупам шествует в ночи.

Ее щенки — в любой столице,

На тронах. Кто же корм спешит нести волчице?

Епископы и палачи.

И короли пьют сок соленый

В чаду кровавых бань…

О Лазарь, Лазарь погребенный,

Встань!

Христос велел нам без изъятья

Любить друг друга, точно братья.

И скоро двадцать сотен лет

Простерты к нам его объятья,

Звучит его святой завет.

Пророку доброму стал Рим столицей вечной,

И там тиарой трехвенечной

Власть освящает Ватикан:

Одно окружье — диадема,

Другое — висельных ошейников эмблема,

А третье — попросту капкан.

Над папой — страшной той короны

Тройная блещет грань…

О Лазарь, Лазарь погребенный,

Встань!

Вкруг тюрьмы строят — цепью новой;

Все спишь, народ? Струей багровой

Журчат — не слышишь их? — ручьи;

Не слышишь, как рыдают вдовы?

Все спишь в могильном забытьи?

Понтоны отплыли… Прощайте вы, страдальцы!.

Вот матери ломают пальцы:

Их дети — гибнут. Нет конца

Стенаниям старух несчастных,

Но каждая слеза из глаз, от плача красных,

Вливает ярость нам в сердца.

А маклаки, неугомонны,

Ликуют, — мразь и рвань!..

О Лазарь, Лазарь погребенный,

Встань!

Он не встает ли в самом деле?

Мне слышится — пусть еле-еле —

Неясный ропот, смутный гул,

Как будто ульи загудели

Или глухой набат плеснул.

А цезари, забыв про страшный скат гемоний,

Спят средь ласкающих симфоний

От Этны до Балтийских вод;

Народы ж — мрак полночный давит.

Покойтесь, деспоты: вам рог победу славит,

Осанну вам орган ревет!

Но что в ответ? Набат стозвонный,

Все заглушая, грянь!..

О Лазарь, Лазарь погребенный,

Встань!

Джерси, май 1853

III ВОСПОМИНАНИЕ О НОЧИ 4 ДЕКАБРЯ

Две пули в голову ребенка угодили.

Был скромен мирный дом, где люди честно жили.

Из рамки на стене смотрел на нас Христос.

Нас бабке встретила потоком горьких слез.

В молчанье горестном ребенка мы раздели.

Был бледен рот его, глаза остекленели;

Ручонки свесились, как сломанный цветок.

В кармане мы нашли некрашеный волчок.

Персты могли бы вы вложить в отверстье раны, —

Так терн раздавленный багрит кусты поляны.

Был череп мальчика расколот пополам,

И бабка старая, вздохнув, сказала нам:

«Как бледен он, увы! Приблизьте лампу. Боже!

Волосики в крови и так присохли к коже!»

Ребенка мертвого она у нас взяла.

Сгущалась за окном зловещей ночи мгла.

Гремели выстрелы. Там снова убивали.

«Поможем саван сшить», — товарищи сказали,

И в дедовском шкафу мы взяли простыню.

Старуха поднесла меж тем дитя к огню,

Как будто бы согреть холодный труп желая.

Но то, что тронула десница ледяная,

Не в силах отогреть людские камельки.

Старуха бережно сняла с него чулки

И, ножки мальчика в свои схвативши руки,

Вдруг закричала нам: «За что такие муки?

О люди добрые! Ему семь лет всего!

Он школу посещал. Хвалили все его.

Понадобилось мне на днях писать прошенье,

И мальчик мне помог. Кто дал им разрешенье

Расстреливать детей? Помилуй, боже, нас!

Иль палачи они? Я спрашиваю вас!

Он утром здесь играл у моего окошка.

За что же убивать его, такую крошку?

Он нашу улицу как раз перебегал,

Они, прицелившись, убили наповал.

Он мал, а я стара, в гробу одной ногою.

Пусть этот Бонапарт покончил бы со мною;

Но на моих глазах убить ребенка вдруг!..»

Внезапно у нее перехватило дух.

Мы тоже плакали, на слезы глядя эти.

А бабка молвила: «Зачем мне жить на свете?

Он после дочери был у меня один.

Так объясните мне, мой добрый господин:

За что же он убит, мой маленький внучонок?

«Ура, республика!» он не кричал, ребенок!»

И, головы склоня, молчали мы в ответ

Пред этой горестью, где утешенья нет.

Так, матушка, у нас в политике ведется.

Ведь этот Бонапарт, — он вправду так зовется, —

Деньгами небогат, но принц, и потому

Жить хочет во дворце, и золото ему

Потребно на пиры, на карты, на забавы.

Хотел бы он прослыть спасителем державы,

Хранящим честь семьи, и церковь, и закон.

Средь розовых куртин в Сен-Клу желает он

Префектов с мэрами вкушать хвалы пустые, —

И вот поэтому праматери седые

Рукой трясущейся и сморщенной, как трут,

Внучатам маленьким могильный саван шьют.

Джерси, 2 декабря 1852

IV «Ты, солнце, светоч, полный блага…»

Ты, солнце, светоч, полный блага,

Вы, дикие цветы оврага,

Вы, гротов гулких голоса,

И ты, росы душистой влага,

И терном полные леса,

Вы, гор священные твердыни,

Что, будто храм, белеют в сини,

Дуб вековой, утес седой, —

Все то, что созерцаю ныне,

Чью жизнь и душу пью душой, —

Вы, рощи девственные своды,

И светлый ключ — святые воды,

Куда лазурь небес глядит, —

Скажите: пред судом Природы

Как этот выглядит бандит?

Джерси, 2 декабря 1852

V «С тех пор, как справедливость пала…»

С тех пор, как справедливость пала,

И преступленье власть забрало,

И попраны права людей,

И смелые молчат упорно,

А на столбах — указ позорный,

Бесчестье родины моей;

Республика отцовской славы,

О Пантеон золотоглавый,

Встающий в синей вышине!

С тех пор, как вор стыда не знает,

Империю провозглашает

В афишах на твоей стене;

С тех пор, как стали все бездушны