Том 12. Масорка. Росас - [38]

— О, я знал, что тебе не безразлична моя судьба! Ты благородный, добрый и деликатный, я знал, что ты спасешь меня, не правда ли, Мигель?

— Я думаю, что мне это удастся. Согласились бы вы, например, служить при лице, политическое положение которого — наилучшая гарантия федерализма тех лиц, которые находятся при нем?

— О, это было бы верхом моих желаний! Я никогда не был чиновником, но буду им, мало того, я готов быть чиновником без жалования, готов делать все, что только пожелает мой благородный патрон! благодарю тебя, ведь ты меня спасаешь, мой дорогой Мигель?

— Теперь идите себе спокойно домой, дон Кандидо, а завтра утром потрудитесь опять придти ко мне.

— О, непременно, непременно!

— Но, конечно, не в шесть часов утра.

— Нет, я приду часам к семи.

— Ах, нет, не раньше десяти.

— Хорошо, я буду здесь ровно в десять часов.

— Послушайте, о деле генерала Ла Мадрида — никому ни слова.

— О, я готов не спать всю эту ночь, чтобы даже во сне не проговориться.

— Итак, до завтра, сеньор! — сказал дон Мигель, провожая до дверей своего старого учителя.

— До завтра, дорогой мой, любимый Мигель, до завтра!

Дон Кандидо Родригес вышел из дома с тростью под мышкой без особых предосторожностей: теперь ему нечего было опасаться, так как уже завтра он станет чиновником при одной из влиятельных особ федерации 1840 года.

— Уж полдень! Тонильо, помоги мне поскорей одеться! — сказал дон Мигель, как только дон Кандидо вышел из комнаты.

— Пришли от полковника Соломона, сеньор! — сказал слуга.

— Что, есть письмо?

— Нет, сеньор, полковник Соломон приказал передать вам, что не отвечает письмом поскольку у него под рукой нет письменных принадлежностей, но что народное общество соберется у него сегодня в четыре часа пополудни, а вас он будет ждать в половине четвертого.

— Прекрасно. Скорей одеваться!

Глава XIII АНГЕЛ И ДЕМОН

Приблизительно в то же время желтая коляска, запряженная парой вороных коней, крупной рысью повернула с улицы генерала Мансильи на улицу Потоси, затем, проехав немного по улице Отцов, остановилась позади Сан-Хуана перед домом, ворота которого походили на врата ада, из-за множества изображенных на них красных языков пламени.

Из коляски, опершись крошечной ручкой в палевой перчатке на плечо лакея, выпорхнула молодая девушка, лет семнадцати-восемнадцати. Она была удивительно красива: из-под полей ее большой соломенной шляпы капризно выбивались светлые кудри, нежно обрамляя изящный овал ее личика; широкий, немного низкий лоб и большие, лучистые и ясные глаза небесно-голубого цвета, тонкая линия темных бровей, как будто выведенных кистью, прямой и тонкий нос и маленький, улыбающийся рот, с яркими и пухлыми губами — все это, вместе взятое, создавало прелестнейшее личико, какое только может представить себе фантазия художника. Стройный стан, грациозные движения, изящный элегантный туалет, обличали в ней особу высшего общества, в ее походке было нечто воздушное, мечтательное, небрежное, что против воли заставляло любоваться ею.

Молодой женщине пришлось прибегнуть к помощи платка и духов, чтобы не лишиться чувств, когда она пробиралась сквозь толпу негритянок, мулаток, уток, кур и всякой живности, здесь были и нескольких рослых мужчин, одетых с ног до головы в красное, и, судя по виду, предназначавшихся для виселицы. Этот люд занимал и переднюю, и часть двора, прилегавшего к дому, который принадлежал донье Марии-Хосефе Эскурра, невестке дона Хуана Мануэля Росаса. Незнакомка с трудом добралась до дверей прихожей, где она надеялась заставить кого-нибудь доложить о себе хозяйке дома.

Она увидела лишь двух мулаток и трех негритянок, сидевших на полу и настолько грязных, что их ноги и платья марали белые половики, покрывавшие пол. Они громко и дружески болтали с долговязым солдатом в красном плаще. Эти шестеро нагло и с любопытством оглядели вошедшую, на которой не было никаких отличительных знаков федерации, которыми сами они были увешаны с ног до головы. Только кончики крошечного банта из розовых лент, едва заметно выглядывавшие слева из-под широких полей шляпы, могли быть названы федералистским знаком.

На минуту воцарилось молчание.

— Сеньора донья Мария-Хосефа у себя? — спросила девушка, не обращаясь ни к кому в отдельности.

— Да, у себя, но она занята! — небрежно отозвалась одна из мулаток.

С минуту молодая девушка колебалась, но затем подойдя к одному из окон, выходивших на улицу, она его открыла и позвала своего слугу.

Как только тот появился на пороге прихожей, она сказала:

— Идите постучитесь в калитку внутреннего двора этого дома и спросите у сеньоры доньи Марии-Хосефы, может ли она принять сеньориту Аврору Барроль.

Повелительный тон этого приказания и нравственное превосходство, которое люди высокого происхождения всегда имеют над чернью, в каких бы условиях они не находились, тотчас же подействовали и на присутствующих здесь разнокалиберных субъектов, после недавней революции вообразивших, что они вправе считать себя равными людям высокого происхождения, грабить и убивать которых им слишком часто разрешали.

Донья Аврора, в которой наш читатель уже без сомнения узнал лукавую красавицу, так жестоко игравшую с сердцем бедного дона Мигеля, ждала недолго.