Том 11. Творчество - [3]

Она продолжала молчать, не двигаясь с места, и только растерянно проводила пальцами по платью, не решаясь расстегнуть его. Он заслонил ее ширмой. Подумать только, какая стыдливость! Сам он управился мгновенно: расстелил простыни на диване, одежду развесил на мольберте и улегся, растянувшись на спине. Но, спохватившись, что она, вероятно, еще не успела раздеться, он не погасил свечу. Он даже не слышал, чтобы она двигалась: наверное, все так же неподвижно стоит у железной кровати. Наконец он разобрал шуршание одежды, медленные, приглушенные движения, как будто она в нерешительности боязливо прислушивается и поглядывает на огонек свечи, который все еще продолжал гореть. Прошло несколько минут, показавшихся ему очень долгими; скрипнула кровать, и наступила тишина.

— Ну как, мадемуазель? — спросил Клод более мягко.

Снедаемая волнением, она ответила еле слышно:

— Спасибо, сударь, мне хорошо.

— Тогда покойной ночи.

— Покойной ночи.

Он задул свечу, снова воцарилась глубокая тишина. Несмотря на усталость, он открыл глаза и, чувствуя, что ему не уснуть, устремил взгляд на окно. Небо очистилось, в знойной июльской ночи засверкали звезды, и, несмотря на отшумевшую грозу, стояла такая жара, что Клод весь горел, хотя и выпростал голые руки поверх простыни. Девушка не выходила у него из головы, в нем боролись противоречивые чувства: презрение, которое он с удовольствием выказал, боязнь сдаться и осложнить свою жизнь, страх показаться смешным, если он не воспользуется представившимся случаем; но верх взяло презрение, он чувствовал себя сильным и, вообразив, что его спокойствию угрожает целая сеть хитросплетений, гордился, что превозмог соблазн. Он метался на своем диване, задыхался и галлюцинировал в полусне — в мерцании звезд ему чудилась женская нагота, боготворимая им обнаженная живая плоть женщины.

Потом его мысли окончательно спутались. Что она делает? Сперва он думал, что она спит, потому что не различал даже ее дыхания; потом услышал, что так же, как и он, она ворочается, только осторожно, еле слышно. Очень неопытный в обращении с женщинами, он старался обдумать рассказанную ею историю, подробности которой сейчас казались ему более правдоподобными; к чему, однако, ломать голову? Солгала она или сказала правду, какое ему до этого дело! Завтра он ее выставит за дверь: здравствуйте, до свидания, и никогда больше они не встретятся. Заснуть ему удалось только на рассвете, когда звезды уже начали бледнеть. Она же, несмотря на усталость от путешествия и всего пережитого, продолжала ворочаться за ширмой, задыхаясь в духоте, под раскаленным железом крыши; теперь она уже не так стеснялась, но ее тревожило присутствие мужчины, который спал там, поблизости от нее, возбуждая в ней, девственнице, неосознанное желание.

Проснувшись позже обычного, Клод с удивлением раскрыл глаза. Широкие снопы света врывались в окно. Он всегда утверждал, что молодые художники школы пленэра должны снимать именно такие мастерские, насквозь пронизанные живым пламенем солнечных лучей, которых не терпели художники академической школы. Свесив босые ноги, Клод удивленно приподнялся. Какого черта он улегся на диване? Еще не вполне проснувшись, он обводил глазами мастерскую и вдруг заметил груду юбок, видневшихся из-за ширмы. «Ах да! — вспомнил он. — Девица!» Прислушиваясь, он уловил глубокое, чистое дыхание спящего ребенка. Значит, она все еще спит и так спокойно, что просто обидно ее будить. Не зная, что предпринять, он сидел, почесывая ноги, недовольный, что из-за этого приключения у него может пропасть рабочее утро. Он возмущался своим мягкосердечием; куда лучше было бы растолкать ее, чтобы она тотчас же убралась вон. И все же он оделся потихоньку, надел шлепанцы и двигался на цыпочках.

Кукушка на часах прокуковала девять раз. Клод испугался, как бы часы не разбудили девушку. Однако ровное дыхание слышалось по-прежнему. Тогда он подумал, что лучше всего ему немедленно приняться за свою большую картину; позавтракает он позже, когда девушка проснется. Но приступить к работе было не так просто. Несмотря на то что он привык жить в чудовищном беспорядке, эти юбки, валявшиеся на полу, выводили его из равновесия. Из-под них все еще сочилась вода, они явно не просохли. Ругаясь вполголоса, Клод поднял их одну за другой и развесил по стульям — сушиться на солнце. И как не совестно побросать все так небрежно! Ее юбки никогда не высохнут, никогда она не сможет уйти! Он неловко вертел и переворачивал женские тряпки, запутался в черном шерстяном корсаже, ползал на четвереньках, отыскивая чулки, завалившиеся за старый холст, длинные тонкие фильдекосовые чулки пепельно-серого цвета. Он внимательно их рассмотрел, прежде чем повесить сушиться. Чулки намокли от стекавшей с подола воды, и, чтобы они скорее сохли, Клод, выжав их, разглаживал теплыми руками.

С тех пор как Клод встал, ему все время хотелось заглянуть за ширму. Это любопытство, которое он считал глупым, увеличивало его дурное настроение. Наконец, пожав плечами, он взялся за кисти и тут же услышал невнятный шепот и шуршание простынь, потом опять возобновилось ровное дыхание; на этот раз он не устоял, бросил кисти и, отодвинув ширму, просунул за нее голову. То, что он увидел, пригвоздило его к месту; он мог только пробормотать в экстазе: