Том 11. Творчество - [15]
— Кстати, как ты назовешь эту картину? — спросил Сандоз.
— «Пленэр», — коротко ответил Клод.
Но это название показалось писателю чересчур техничным, к тому же он невольно испытывал соблазн ввести немного литературы в живопись.
— «Пленэр», — это же ничего не обозначает.
— А зачем нужно что-то обозначать?.. Женщины и мужчина отдыхают в лесу на солнце. Разве этого недостаточно? Право, тут есть все для создания шедевра. — Запрокинув голову, он прибавил сквозь зубы: — Будь она проклята! Опять лезет эта чернота! В глазах у меня застрял треклятый Делакруа! А рука — настоящий Курбе!.. Что поделаешь, все мы погрязли в романтической стряпне. Наша юность чересчур была ею напичкана, вот мы и пропитались насквозь. Надо нам задать хорошую головомойку.
Сандоз безнадежно пожал плечами: он тоже плакался, что вырос под влиянием Гюго и Бальзака. Несмотря ни на что, Клод был очень доволен, нервное возбуждение, вызванное удачной работой, не проходило.
Едва кукушка на часах прокуковала пять раз, Клод жадно накинулся на остатки хлеба и, разламывая его дрожащими руками, глотал, едва прожевывая, как бы не замечая, что ест, целиком поглощенный своей картиной.
— Пять часов, — сказал Сандоз, потягиваясь. — Идем обедать.
Вот и Дюбюш.
В дверь постучали. Вошел Дюбюш. Это был рослый брюнет с правильным, несколько одутловатым лицом, коротко остриженный, но с густыми усами. Поздоровавшись с друзьями, он в недоумении остановился перед картиной. В глубине души он не признавал этой, выходящей за пределы общепринятого, живописи: слишком он был уравновешен по натуре и как примерный ученик чтил установленные правила; только давняя дружба удерживала его от критических замечаний. Но на этот раз он не мог скрыть своего возмущения.
— Уж признавайся! Тебе это не по вкусу? — спросил Сандоз, подметивший чувства приятеля.
— Да нет! Отчего же… Написано очень хорошо… Только…
— Валяй выкладывай! Что тебе не по душе?
— Я хочу сказать об этом господине, — он одет, а вокруг него совершенно голые женщины… Такого еще не видывали.
Оба приятеля накинулись на него. Пусть он пойдет в Лувр да посмотрит хорошенько, он найдет там сколько угодно подобных композиций. Что значит вообще «еще не видывали»? Не видывали, так увидят. Не прикажешь ли угождать вкусам безмозглой публики!
Не смущаясь этим неистовым натиском, Дюбюш спокойно настаивал:
— Публика этого не поймет… Публика найдет, что это свинство… Да, именно свинство.
— Пошлый буржуа! — кричал на него совсем вышедший из себя Клод. — Твои занятия в Академии не прошли даром: из тебя вышел законченный кретин, раньше ты не был таким дураком!
Подобные нападки на Дюбюша вошли в обычай у его друзей, с тех пор как он стал посещать занятия в Академии художеств. Он сдался, несколько испугавшись того оборота, какой приняла ссора; чтобы переменить тему, он накинулся на преподавателей Академии. Что правда, то правда, все художники, преподающие в Академии, настоящие болваны. Но как сделаться архитектором? Где прикажете учиться, если не в Академии? Приходится через это пройти. Настанет и его черед, тогда он всем покажет, на что способен.
Дюбюш проявил столько революционного пыла, что Сандоз сказал примирительно:
— Хорошо, раз ты признаешь свою неправоту, покончим с этим и идем обедать.
Но Клод, машинально взявшись за кисти, вновь принялся за работу. Он увидел, что теперь, когда мужчина в куртке был почти полностью намечен, фигура женщины требовала переработки. Возбужденный, нетерпеливый, он размашисто обвел ее чертой, чтобы потом соответственно изменить композицию.
— Идем, что ли? — повторил Сандоз.
— Сейчас! Какого черта торопиться? Подожди, я должен кое-что наметить, тогда пойдем.
Сандоз покачал головой, потом осторожно, боясь еще больше растревожить художника, начал его уговаривать:
— Напрасно ты так надрываешься, старина!.. Ты же утомлен, чертовски голоден, чего доброго, еще испортишь картину, как в прошлый раз.
Взбешенный Клод жестом заставил его замолчать. Это было его вечное несчастье: он не в состоянии был вовремя прекратить работу, пьянел от нее, стремясь, не сходя с места, добиться намеченного результата, доказать самому себе, что наконец-то из-под его рук появился шедевр. В разгар самой удачной работы отчаянные сомнения начинали одолевать его: правильно ли было так насытить цветом эту бархатную куртку? Сможет ли он теперь найти те несравненные тона, которые нужны ему для обнаженной женщины? Он должен был или немедленно разрешить эти вопросы, или умереть на месте. Лихорадочно вытащил он спрятанный в папку набросок головы Кристины, сравнивая, стремясь помочь себе этим наброском, сделанным с натуры.
— Смотри-ка, — закричал Дюбюш, — где ты это набросал?.. Кто она?
Этот вопрос застал Клода врасплох, он не знал, что ответить; потом, сам не зная почему, — ведь он всегда обо всем рассказывал своим друзьям, — он солгал, безотчетно подчиняясь странной стыдливости, внутренней потребности сохранить в тайне ночное приключение.
