Том 11. Монти Бодкин и другие - [2]

Денек выдался отличный, как и положено в июне. В сотнях тысяч домов барометры, несмотря ни на какие щелчки, упорно показывали «ясно», и синее небо подтверждало их правоту. Однако в стоячей тинистой заводи, где очутился Джеф, было сумрачно и серо. Холси-корт никогда нельзя было назвать солнечным. Его фирменным отличием было иное — запах вареной капусты. Впервые в жизни Джеф заметил, что ему не нравится этот запах. Он предпочел бы что-нибудь вроде розы или лаванды.

Такой переменой во вкусах он был обязан мыслям о предстоящем браке, потому что раньше Холси-корт устраивал его во всех отношениях. Место пусть и затхлое, но тихое, а это было для Джефа главное. Хотя он и сдал экзамен на адвоката (потому что так хотел богатый крестный) и готовился заняться практикой (потому что этого требовала Миртл), в душе он оставался литератором. Он писал про трупы баронов в роскошных библиотеках, и монастырская тишь Холси-корт помогала ему творить.

С растущим чувством, что он, словно какой-нибудь шекспировский персонаж, запутался в силках судеб, Джеф прошел в узкие ворота и свернул направо, оказавшись, таким образом, прямо перед домом, на третьем этаже которого снимал комнату. В квартире его встретила мамаша Болсем, добродушная толстуха, исполнявшая при Джефе обязанности экономки и заботливой матери.

— А, вот и вы, сэр! — воскликнула мамаша Болсем. Она всякий раз радовалась ему, словно блудному сыну, и за это Джеф любил ее еще больше. — Только вы вышли, позвонила мисс Шусмит.

Джеф вздрогнул.

— Она что, в Лондоне?

— Нет, сэр. Она звонила из деревни. Я сказала, что вы пошли к ее отцу, и она обещала перезвонить. Надеюсь, все прошло хорошо?

— Что прошло?

— Разговор с ее отцом.

— А, да. Вполне. Дайте-ка вспомним, насколько подробно я изложил вам состояние дела.

— Вы говорили, что, кажется, этот джентльмен предложит вам выступить от его имени.

— Да, так и вышло. Все улажено. Я выступаю на стороне Эрнста Сирила Пеннифадера, таксиста, который призывает карающую длань закона на голову Орло Тарвина, художника по интерьерам, утверждая, что в результате спора о вознаграждении означенный Тарвин нанес ему удар или толчок, после чего мой клиент бежал в страхе за свою жизнь. Любопытно, поскольку показывает, что за робкий, впечатлительный народ таксисты, однако для человека моих дарований несколько мелковато. Впрочем, надеюсь, изничтожение Грина принесет мне несколько очков.

— Что-что?

— Похоже, второй художник по интерьеру, некий Лайонел Грин, присутствовал при упомянутых событиях и утверждает, что инкриминируемый ответчику удар или толчок был, скорее, дружеским тычком либо шлепком. Насколько я понимаю, линия защиты — «Посмеемся и забудем, Дж. Дж. Миллер». Что ж, посмотрим. Я получил указание сокрушить Лайонела Грина, и сокрушу его в мелкие дребезги. Я буду, разумеется, сама вежливость — вкрадчивый, учтивый, — но когда я покончу с Грином, собирать будет нечего. Впрочем, какая это все мерзость! Что мне до мелких ссор между жалкими козявками? Мое место — за письменным столом. Особенно сейчас, когда у меня родился замысел нового романа. Такая конфетка должна выйти! Это что, телефон?

— Да, сэр. Мисс Шусмит, наверное.

— Жуть, но вы, вероятно, правы.

Звонила и впрямь мисс Шусмит. Голос ее можно было сразу узнать и по безупречно четкому выговору, и по властным ноткам. Среди прочих преград на пути к истинному единению душ была и ее манера говорить с Джефом, словно с трудным воспитанником.

— Джеффри?

— Да.

— Я звонила раньше, но тебя не было.

— Мамаша Болсем мне сказала.

— Сколько раз я просила не называть миссис Болсем мамашей. Это некультурно и провоцирует ее на фамильярность. Все в порядке?

— Здесь — да. А у тебя?

— Ты прекрасно понял, о чем я спрашиваю. О папе. Он тебя проинструктировал?

— Ага.

— Хорошо. Так вот, если ты не выиграешь дело, то сам будешь виноват. Папа говорит, защита не держится ни на чем.

— Ей бы пригодились ремень или подтяжки.

— Что-что?

— Ничего.

— Ты что-то говорил про подтяжки.

— Не говорил.

— Кому нужны подтяжки?

— Выбрось их из головы. Да, конечно, я выиграю дело. Это будет громкая победа.

— Ну, надо надеяться на лучшее.

— В точности то же сказал твой отец. Короче, Хорса, держи хвост пистолетом.

— Что-что?

— Ничего.

— Ты говорил про какой-то пистолет.

— Ничего я не говорил. Наверное, линия барахлит.

— Ладно, если ты не выиграешь, я буду очень сердита. Главное, следуй папиным указаниям. Будь вежлив с судьей. Не мямли. Не ухмыляйся. Ни в коем случае не говори «э-э». Нет ничего хуже неуверенности. Тщательно подбирай слова, произноси их ясно и отчетливо. Да, и волосы. Обязательно причешись. Ах да, я забыла, ты будешь в парике. Ладно. Кажется, все. Я вернусь в Лондон через две или три недели. До свидания.

— Пока, — отвечал Джеф.

Он положил трубку, подошел к окну и стал смотреть на двор. Природа создала его жизнерадостным и улыбчивым, но сейчас весь его вид выражал глубокую подавленность. Внизу, в канаве, воробьи чирикали мадригалы, но Джеф не испытывал ни малейшего желания подтянуть.

Он не видел на горизонте и тоненького лучика надежды.

Глава II

Прямо напротив Холси-чемберз, через узкий дворик, стоит Холси-билдингс. Это ветхая развалюха, отданная под маленькие конторы, чьи владельцы готовы задыхаться в тесноте ради права писать на визитных карточках волшебное слова «Мейфэр». В то время, когда начинается наш рассказ, в окне третьего этажа красовалась табличка «Дж. Шерингем Эдер, частный сыщик».