Том 1. Стихотворения и поэмы - [92]

Бог знает с кем, как дрянь, как швейка!..

Не слушаться родную мать!

Наш род позоришь ты, злодейка,

Дав столько воли наглецу!» —

Ладонью Нину… по лицу

Ударила, пьяна от гнева;

И ошарашенная дева

Глаза расширила, молчит.

Как статуя на мать глядит;

Как статуя бледнеет Нина,

Лишается остатка сил;

«Ах!» — и упала у камина;

Так обморок всё завершил.

Потом, зарыв лицо в подушки,

В своей девичьей комнатушке

Девица плакала всю ночь,

А на рассвете стала думать,

Гадать, что может ей помочь

В ее истории угрюмой;

Ужели же любви конец,

Исхода нет из грозной драмы?

Бежать к отцу? Увы, у мамы

Под башмаком ее отец!

И Нина в комнате унылой

(Она ей кажется такой)

Дрожит, измучена тоской;

Но где же Гранин, где же милый?

Защитник девы, где же ты,

К которому ее мечты

Летят так горестно и страстно?

Его китаец безучастный

Трясет за голое плечо:

«Вставай, — кричит он, — капитана!»

А тот в ответ: «Отстань! Еще

Совсем темно… пожалуй, рано».

А. Нина шепчет в полутьму:

«Скорей письмо, письмо ему!»

Но кто же будет письмоносцем,

Но кто отважным миноносцем

Все заграждения пройдет,

Минуя рифы, камни, мины, —

Иначе, кто от бедной Нины

Письмо-рыданье понесет?

Но это просто мы устроим, —

Письмо отправит Нина с боем,

Который в этот час встает:

С маньчжуром, поваром косатым

(Теперь он стал купцом богатым

И бедных гонит от ворот).

О, сколько их, свою карьеру

(Как Нинин бой, сказать к примеру)

С ведра помойного начав,

С плиты, с котлетного угара, —

Рычаг коммерции поняв,

Сумели прибыль брать с базара,

Где покупали по утрам

Картошку, рыбу, птицу, мясо,

И вдруг, с копейкой изловчася,

Купцами тоже стали там.

Пускай хозяйки экономны,

Пусть их покупки даже скромны,

Но бой на всем имел процент;

Таков обычай дан базаром:

Чтоб поварам ходить не даром,

Им от купцов всегда — презент;

Не взятка это и не кража,

И я не в укоризну даже

Пишу о Вана, Лю и Ли

Побочном маленьком доходе:

Гроши в карманы клали ходи,

Но из грошей росли рубли.

От Нины получив полтинник

И просияв, как именинник

(Хоть именин китайский быт

Не отмечает и не чтит),

Клянется Лю с отвагой ярой

Забросить это письмецо

Тайком, не медля, до базара,

На незнакомое крыльцо;

А в том письме рукой усталой

Набросано с десяток строк

О том, что счастье губит рок,

Что всё открыто, всё пропало,

Всё рухнуло навек, но чтоб

Пришел он все-таки в Желсоб.

Глава третья

В Желсобе бал… Девицы, дамы;

Здесь тяга, путь, харбинский свет,

Да и кого тут только нет!..

От Хорвата до сошки самой

Здесь блещет вся КВЖД,

О прошлой позабыв беде.

Вот пограничник: он гусаром

Прикинулся, нафабрив ус;

Вкруг девы вьется он недаром,

У молодца прекрасный вкус;

А у красавицы немалым

Папаша славен капиталом;

И деву стройный кавалер

Зовет на па-де-патинер,

И на чардаш, и на мазурку;

Он крутит ус, красив и лих;

И вертит вальс ее фигурку

В его объятьях молодых.

Но Нины нет! И, в сердце ранен,

Печально ходит бедный Гранин

Меж тонких дев и их мамуль,

На пирогах растящих чрево;

Глядит направо и налево

И вновь уходит в вестибюль;

Всё нет его любви печальной!..

И вдруг, узнав его в лицо,

Ему вручает письмецо

Швейцар, старик монументальный,

Прогрохотав своей трубой:

«Его доставил чей-то бой».

Письму наш Гранин рад до вскрика,

Но и с тревогою великой

Его хватает он и мчит

От публики, от всех подале;

Уж томный вальс рыдает в зале,

А он читает и дрожит…

Увы, нетрудно догадаться,

Что потому не мог дождаться

Влюбленный счастья увидать

Свое сокровище в Желсобе,

Что Нину, подчиняясь злобе,

Туда не отпустила мать;

Но нет, не в этом только горе:

Родительский суровый суд

Их навсегда разделит вскоре —

Девицу в Питер увезут!

«Но, — пишет Нина, — я решила,

Пусть лучше черная могила

Меня поглотит навсегда,

Чем без тебя, мой ненаглядный,

В тоске томиться безотрадной

Всю жизнь, все долгие года!

Но ведь мы оба любим страстно,

Мы друг для друга рождены,

И мы, любимый, не должны

Губить себя, губить напрасно!

Ответь, душа моей души,

Что делать нам? Скорей пиши!»

Всё кончено! Дрожащий Гранин

Письмом любезной насмерть ранен,

Исполнен самых острых мук, —

Встает, в нем гнев и исступленье…

Но в это самое мгновенье

К нему его подходит друг;

О нем тебе, читатель, скоро

Расскажем мы, — теперь черед

Мне привести их разговора

Стенографический отчет.

«Пойдем в буфет». — «Нет, вон отсюда,

Я — в ярости!» — «Но что с тобой?

Ты очень бледен, дорогой». —

«Мне худо, Ваня, очень худо!»

И умолкает, и глаза

Отвел от друга бледный Гранин;

Он Ване показался странен,

И тот сказал: «Нет, так нельзя!

Пойдем, расскажешь драму эту».

Ион, его фамилья — Жмых

(Путеец он и из простых),

Уже ведет его к буфету;

И там за парой отбивных

С весьма объемистым графином,

Холодностью подобным льдинам,

Друзей беседа началась

И продолжалась целый час.

Жмыха я называю Ваней

Не потому, что он юнец:

Тридцатилетний перед вами

Сидит за рюмкой молодец;

Но так уж все его зывали,

Не потому ль, что он едва ли

Не друг всеобщий Харбина —

Любитель карт, собак, вина,

Любитель выпивки солидной,

Силач с огромным кулаком,

Но совершенно безобидный,

Хотя с нахмуренным лицом.

Все, кто в несчастье попадали,

Как бедный Гранин, например,

О Ване тотчас вспоминали;

Кассир, подрядчик, инженер

(И рангом высшие при этом) —

Все шли к Ванюше за советом;

Он их выслушивал, пыхтел,

Сочувственное «н-да!» хрипел

И говорил несчастным людям: