Том 1. Стихотворения и поэмы - [29]

Всё же нас и Дурову, пожалуй,

В англичан не выдрессировать.

Пять рукопожатий за неделю,

Разлетится столько юных стай!..

…Мы — умрем, а молодняк поделят

Франция, Америка, Китай.

ГОЛОД [95]

Удушье смрада в памяти не смыл

Веселый запах выпавшего снега,

По улице тянулись две тесьмы,

Две колеи: проехала телега.

И из нее окоченевших рук,

Обглоданных — несъеденными — псами,

Тянулись сучья… Мыкался вокруг

Мужик с обледенелыми усами.

Американец поглядел в упор:

У мужика под латаным тулупом

Топорщился и оседал топор

Тяжелым обличающим уступом.

У черных изб солома снята с крыш,

Черта дороги вытянулась в нитку.

И девочка, похожая на мышь,

Скользнула, пискнув, в черную калитку.

ВСТРЕЧА ПЕРВАЯ [96]

Вс. Иванову

Мы — вежливы. Вы попросили спичку

И протянули черный портсигар,

И вот огонь — условие приличья —

Из зажигалки надо высекать.

Дымок повис сиреневою ветвью.

Беседуем, сближая мирно лбы,

Но встреча та — скости десятилетье! —

Огня иного требовала бы…

Схватились бы, коль пеши, за наганы,

Срубились бы верхами, на скаку…

Он позвонил. Китайцу: «Мне нарзану!»

Прищурился. «И рюмку коньяку…»

Вагон стучит, ковровый пол качая,

Вопит гудка басовая струна.

Я превосходно вижу: ты скучаешь,

И скука, парень, общая у нас.

Пусть мы враги — друг другу мы не чужды,

Как чужд обоим этот сонный быт.

И непонятно, право, почему ж ты

Несешь ярмо совсем иной судьбы?

Мы вспоминаем прошлое беззлобно.

Как музыку. Запело и ожгло…

Мы не равны, но всё же мы подобны,

Как треугольники при равенстве углов.

Обоих нас качала непогода.

Обоих нас в ночи будил рожок…

Мы — дети восемнадцатого года,

Тридцатый год. Мы прошлое, дружок!..

Что сетовать! Всему проходят сроки,

Исчезнуть, кануть каждый обряжен,

Ты в чистку попадешь в Владивостоке,

Меня бесптичье съест за рубежом.

Склонил ресницы, как склоняют знамя,

В былых боях изодранный лоскут…

«Мне, право, жаль, что вы еще не с нами».

Не лгите: с кем? И… выпьем коньяку.

ВСТРЕЧА ВТОРАЯ [97]

Василий Васильич Казанцев.

И огненно вспомнились мне —

Усищев протуберансы,

Кожанка и цейс на ремне.

Ведь это же — бесповоротно,

И образ тот, время, не тронь.

Василий Васильевич — ротный:

«За мной — перебежка — огонь!»

— Василий Васильича? Прямо,

Вот, видите, стол у окна…

Над счетами (согнут упрямо,

И лысина, точно луна).

Почтенный бухгалтер. — Бессильно

Шагнул и мгновенно остыл…

Поручик Казанцев?.. Василий?..

Но где же твой цейс и усы?

Какая-то шутка, насмешка,

С ума посходили вы все!..

Казанцев под пулями мешкал

Со мной на ирбитском шоссе.

Нас дерзкие дни не скосили —

Забуду ли пули ожог! —

И вдруг шевиотовый, синий,

Наполненный скукой мешок.

Грознейшей из всех революций

Мы пулей ответили: нет!

И вдруг этот куцый, кургузый,

Уже располневший субъект.

Года революции, где вы?

Кому ваш грядущий сигнал? —

Вам в счетный, так это налево…

Он тоже меня не узнал!

Смешно! Постарели и вымрем

В безлюдьи осеннем, нагом,

Но всё же, конторская мымра, —

Сам Ленин был нашим врагом!

Р.В.15 [98]

— Говорит Хабаровск,

Р.В.15,

На волне в семьдесят метров…

Диск

В содрогании замирающих вибраций:

Шорох, треск, писк.

Родина декламировала баритоном актера,

Пела про яблочко, тренькала на мандолинах,

Но в этом сумбуре мы искали шорохов

Родимых полей и лесов родимых.

Но тайга, должно быть, молчание слушала,

Вероятно, поля изошли в молчании.

Нагло лезли в разинутые уши —

Писк, визг, бренчанье.

— Революционная гроза?

Где там!

Давно погасла огнеликая вышка.

Перетряхивал Хабаровск перед целым светом

Мещанских душ барахлишко.

И когда

Панихидой Интернационала

Закончился концерт через полчаса,

Мы услышали —

Лишь далекая зала

Аплодисментами оттрепетала, —

Посторонние голоса.

Родина сказала:

— Покурить оставь-ка!..

И голосом погуще:

— Вались ты к..!

И снова несуразица звуков —

Визг, вой, давка,

Атака спутанных волн,

Идущих в штыки.

Родина! Я уважаю революцию,

Как всякое через, над и за,

Но в вашем сердце уже не бьются,

Уже не вздрагивают ее глаза, —

— Говорит Хабаровск,

Р.В.15,

На волне…

Родина, бросьте метраж!

Революция идет,

Она приближается, —

Но,

Пора сознаться,

Накопляет уже

Обратный стаж.

ТАЙФУН [99]

В. Логинову

Как в агонии, вздрагивает дом,

Как в агонии, с каждым новым шквалом,

Звенит стекло, затянутое льдом,

А ветер мчит, рыдая об одном,

О чем-то сказочном и небывалом.

О чем его волнующая речь,

Его мятеж, ломающий деревья,

Что хочет он, умчать иль уберечь?..

Он обречен баюкать и стеречь

Кочевья туч, угрюмые кочевья.

И кажется, что ходит под окном

Огромный призрак ростом до созвездий,

И я томлюсь всю ночь, как этот дом,

Как пес, изнемогающий в тупом

Томлении на каменном подъезде!

ЛЕОНИД ЕЩИН [100]

Ленька Ещин… Лишь под стихами

Громогласное — Леонид,

Под газетными пустяками,

От которых душа болит.

Да еще на кресте надгробном,

Да еще в тех строках кривых,

На письме от родной, должно быть,

Не заставшей тебя в живых.

Был ты голым и был ты нищим,

Никогда не берег себя,

И о самое жизни днище

Колотила тобой судьба.

«Тында-рында» — не трын-трава ли

Сердца, ведающего, что вот

Отгуляли, отгоревали,

Отшумел Ледяной поход!

Позабыли Татарск и Ачинск,

Городишки одной межи,

Как от взятия и до сдачи

Проползала сквозь сутки жизнь.

Их домишкам — играть в молчанку.

Не расскажут уже они,

Как скакал генерала Молчанова

Мимо них адъютант Леонид.

Как был шумен постой квартирный,