Том 1. Рассказы 1898-1903 - [241]

Для Андреева его «Мысль» была насквозь публицистическим произведением, в котором сюжет имеет второстепенную, побочную роль. Столь же второстепенно для Андреева решение вопроса — безумен ли убийца, или только выдает себя за сумасшедшего, чтобы избежать наказания. «Кстати: я ни аза не смыслю в психиатрии, — писал Андреев 30–31 августа 1902 г. А. А. Измайлову, — и ничего не читал для „Мысли“» (РЛ, 1962, № 3, с. 198). Однако столь ярко выписанный Андреевым образ исповедующегося в своем преступлении доктора Керженцева затенял философскую проблематику рассказа. По замечанию критика Ч. Ветринского, «тяжеловесный психиатрический аппарат» «затмил идею» («Самарская газета», 1902, № 248, 21 ноября).

Н. К. Михайловский, которому Андреев послал «Мысль» еще в рукописи, возвратил ее при письме, в котором, по свидетельству Андреева, «говорил, что не понимает такого рассказа. Какой может быть в нем идейный смысл? Если же это просто клиническая картинка душевного распада человека, то он (Н. К. Михайловский. — В. Ч.) недостаточно компетентен, чтобы судить, насколько точно я рисую психологию больного. Тут нужно судить психиатру» (Брусянин, с. 63).

А. А. Измайлов отнес «Мысль» к категории «патологических рассказов», назвав ее по впечатлению самым сильным после «Красного цветка» Вс. Гаршина и «Черного монаха» А. П. Чехова («Биржевые ведомости», 1902, № 186, 11 июля). Первые рецензенты упрекали Андреева за отсутствие в его рассказе художественной правды («Смоленский вестник», 1902, № 163, 27 июля), находили «Мысль» вычурной и ненужной («Приазовский край», 1902, № 194, 23 июля), «отвратительным кошмаром» («Харьковский листок», 1902, № 805, 29 июля). Многие критики анализ социального содержания образа доктора Керженцева подменяли рассуждениями о том, каким видом душевного расстройства страдает герой рассказа Андреева: «Перед вами не здоровый человек, а несомненнейший параноик, находящийся еще пока в той стадии болезни, когда он способен рассуждать, логически мыслить и анализировать свои чувства <…> У него, очевидно, развилась мания величия <…> Не месть, не ревность побудили его к убийству, а окрепшая в больном мозгу бредовая идея» («Казбек», 1902, № 1393, 8 августа). «Как душевнобольной, — выносил приговор Керженцеву Н. Скиф, — он на месте в лечебнице и случайный гость на страницах художественного произведения» («Русский вестник», 1902, № 8, с. 617). Но были и другие отзывы. Например, Н. Геккера. «Доктор Керженцев, — отмечал он, — не может быть типичным представителем своего поколения только потому, что в нем и его болезненных припадках весь душевный уклад его сверстников и способы реагирования на окружающее доведены до крайности, так сказать, до абсурда. Но по существу и по основным чертам своего типа он является выразителем того настроения, того индивидуалистического, можно сказать, антропоцентрического направления, которое известно у нас в разных формах его разветвления под названием ницшеанства, декадентства, индивидуализма и т. п.» (Геккер Н. Леонид Андреев и его произведения. Одесса, 1903, с. 37). «Герой г. Андреева д-р Керженцев, — утверждал В. Мирский, — несомненно, займет видное место рядом с Поприщиным, Раскольниковым, Кирилловым, Карамазовым, и единственный недостаток „Мысли“ в том, что автор слишком подчеркнул психиатрические особенности болезни своего героя, сделав его таким образом на некоторых страницах интересным только для докторов. Но весь этот больной человек интересен прежде всего для нас» («Журнал для всех», 1902, № 11, стб. 1381).

Критики сопоставляли «Мысль» с повестью В. Вересаева «На повороте»: «Герой рассказа г. Андреева во многих отношениях антипод героям повести г. Вересаева. Главное и существенное различие между ними состоит в том, что герои повести Вересаева хотят посвятить себя благу общему и в этом своем стремлении доходят до самоотвержения, а герой рассказа г. Андреева не знает другого Бога, кроме себя самого <…> По типу своему доктор Керженцев отчасти человек из подполья, только проявившийся в условиях 90-х годов, отчасти Раскольников навыворот. Характер Керженцева имеет две главные черты: самомнение, доходящее до мании величия, и злобность почти дьявольскую». И далее: «Только в обществе, преданном служению кумирам, преимущественно кумиру материального благополучия, гибнут люди с высокими идеалами и родятся странные нравственные уроды, идеалисты наизнанку, мечты которых идут не в вышину, а в бездну. Горе такому обществу <…> Вот в чем, по нашему мнению, смысл произведения г. Андреева, удивительного не только по глубине содержания, но и по художественности исполнения, — произведения, над каждым словом которого можно и нужно думать, потому что и сам автор его глубоко задумывается над жизнью» (Ф. С. Журнальное обозрение. Идеалисты высот и идеалисты бездны. — «Северный край», 1902, № 206, 207, 6 и 8 августа).

Недовольство критики «Мыслью» Андреев объяснял художественными недостатками рассказа. В июле — августе 1902 г. он признался в письме В. С. Миролюбову о «Мысли»: «Мне она не нравится некоторою сухостью своею и витиеватостью. Нет великой простоты» (ЛА, с. 95). После одного из разговоров с М. Горьким Андреев сказал: «…Когда я напишу что-либо особенно волнующее меня, — с души моей точно кора спадает, я вижу себя яснее и вижу, что я талантливее написанного мной. Вот — „Мысль“. Я ждал, что она поразит тебя, а теперь сам вижу, что это, в сущности, полемическое произведение, да еще не попавшее в цель» (Горький М. Полн. собр. соч., т. 16, с. 337).