Том 1. Простаки за границей, или Путь новых паломников - [86]

ПОДЪЕМ НА ВЕЗУВИЙ (продолжение)

Ну, как я уже говорил, проторговавшись с населе­нием Аннунциаты полтора часа, мы наняли мулов и лошадей и, клюя носом, направились в гору; за хвост каждого мула держался бродяга, притворявшийся, что погоняет животное, хотя на самом деле он просто висел на нем. Сперва я продвигался очень медленно, но потом мне расхотелось платить пять франков мо­ему провожатому за то, что он тянет моего мула за хвост и мешает ему взбираться по склону, и я уволил его. После этого я поехал быстрее.

Когда мы поднялись достаточно высоко, перед на­ми открылся великолепный вид на Неаполь. Мы, разу­меется, видели только газовые фонари — полукруг по краю залива, алмазное ожерелье, поблескивающее вда­ли сквозь мрак, не такое яркое, как звезды над голо­вой, но мягко переливающееся и гораздо более краси­вое; цепочки огней скрещивались и перекрещивались по всему городу, образуя прихотливые сверкающие узоры. А за городом, на обширной ровной кампанье, отмечая места, где во мраке прятались деревушки, были разбросаны ряды, круги и гроздья мерцающих, как драгоценности, огней. Примерно в эту минуту парень, который висел на хвосте лошади передо мной и без всякого повода то и дело терзал бедное живот­ное, был отброшен копытом футов на двести пять­десят; это происшествие в совокупности с волшебным зрелищем далеких огней привело меня в состояние безмятежного блаженства, и я был рад, что отправился на Везувий.

ПОДЪЕМ НА ВЕЗУВИЙ (продолжение)

Эта тема представляет собой великолепный мате­риал для целой главы, которую я и напишу завтра или послезавтра.

Глава III Подъем на Везувий (продолжение). — Знаменитые места по берегам Неаполитанского залива. — Окаменевшее море лавы. — Подъем (продолжение). — На вершине. — Кратер. — Спуск с Везувия.

ПОДЪЕМ НА ВЕЗУВИЙ (продолжение)

«Увидеть Неаполь и умереть»[116]. Не думаю, что чело­век обязательно умрет только оттого, что увидит его; но если он попробует в нем поселиться, это может кончиться печально. Увидеть Неаполь так, как мы увидели его на рассвете со склона Везувия, — значит увидеть картину удивительной красоты. На этом рас­стоянии его грязные здания кажутся белыми, и ряд за рядом балконы, окна, кровли поднимаются все выше над морской синевой, пока наконец величественная белая пирамида не увенчивается огромным замком Сант-Эльмо, который придает всей картине гармони­ческую завершенность. А когда лилии Неаполя превра­тились в розы, когда он зарделся от первого поцелуя солнца, красоту его уже нельзя было описать никакими словами. В эту минуту можно было с полным правом сказать: «Увидеть Неаполь и умереть». И обрамление этой картины тоже было чарующим. Впереди — бес­конечная многоцветная мозаика морской глади, и в от­далении — горделивые острова, купающиеся в сонной дымке; а с нашей стороны — величавая двойная вер­шина Везувия, его мощные черные отроги и лавовые потоки, спускающиеся к безграничным просторам ров­ной кампаньи — зеленого ковра, который пленяет взор и манит его за собой все дальше и дальше, мимо рощ, одиноких домиков, белоснежных деревушек, и закан­чивается на горизонте смутной дымчатой бахромой. Именно отсюда, из «Эрмитажа» на склоне Везувия, следует «увидеть Неаполь и умереть».

Только не вступайте в пределы города и не рас­сматривайте его в подробностях, — это лишит его ро­мантического ореола. Жители нечистоплотны, и по­этому улицы грязны, полны неаппетитных запахов и зрелищ. Неаполитанцы страшно предубеждены про­тив холеры. На это, впрочем, у них есть все основа­ния. Когда холера поражает неаполитанца, она с ним быстро разделывается, потому что, как вы сами пони­маете, пока доктор раскопает грязь и доберется до болезни, пациент успевает скончаться. Высшие классы каждый день купаются в море и выглядят вполне прилично.

Улицы обычно достаточно широки, чтобы по ним могла проехать телега, и кишмя кишат людьми. Каж­дая улица, каждый двор, каждый проулок — это Брод­вей! Бесконечные, густые, шумные, торопящиеся, суе­тливые толпы! Нам еще не приходилось видеть ничего подобного — даже в Нью-Йорке. Тротуары попадают­ся редко, и они так узки, что обойти встречного, не задев его, невозможно. Поэтому все ходят по мосто­вой, а там, где позволяет ширина улицы, по ней то и дело проносятся кареты. Почему каждый день под колеса не попадают тысячи прохожих, остается тай­ной, которую не может разгадать никто.

Если восьмое чудо света[117] существует, то это — жи­лые дома Неаполя. Честное слово, я убежден, что большинство здешних домов — в сто футов высотой! А сплошные кирпичные стены имеют толщину в семь футов. Прежде чем добраться до «второго» этажа, проходишь девять лестничных маршей. Ну, может быть, не девять, но что-то в этом роде. Окна, перед каждым из которых торчит птичья клетка балконных прутьев, уходят ввысь, в вечные облака, где находится крыша, и из каждого окна непременно кто-то выгляды­вает: люди нормального роста — из окон первого эта­жа, люди чуть поменьше — из окон второго, люди еще чуть поменьше — из окон третьего, и с каждым этажом они кажутся пропорционально все меньше и меньше, так что люди, выглядывающие из окон верхних эта­жей, больше всего похожи на ласточек, высунувшихся из очень высокого гнезда. Такая улица-ущелье, где вереницы высоких домов тянутся вдаль, сходясь на горизонте, как железнодорожные рельсы; где с белье­вых веревок, пересекающих ее на всех высотах, свиса­ют над людскими толпами знамена лохмотьев; где на железных балкончиках, рядами уходящих от тротуара под самые небеса, сидят одетые в белое женщины, — такая улица стоит того, чтобы рассмотреть Неаполь поподробнее.