Том 1 - [41]

— Чудачка ты! — улыбается Паша и обнимает подругу.

…Дед Штанько и его кум Онисим Федорович Пшонкин, к которому он приехал в гости, — такой же дряхлый, престарелый казак, — пока длилось собрание, несколько раз исчезали из клуба. Кум жил рядом с клубом, к куму они и ходили подкрепляться. Теперь они сидят посреди зала на скамейке, наблюдают издали за танцами и ведут беседу, громко, чтоб перекричать музыку.

— Да-а!.. — говорит дед Штанько. — Видал, кум, как спорят? Кто проверяет? Сами себя — Андрюшка Савкин, Мишка Коржов… Помнишь, кум, был на мазуренковой мельнице машинист, при старом режиме, как его?

— Кудря, — подсказывает кум.

— Во-во, Кудря! Бывало, сойдемся человек несколько в кочегарку, он и начинает рассказывать. Настанет, говорит, такая жизня у нас, что не будет ни царей, ни ампираторов, всеми богатствами завладает трудящийся народ, земля будет все одно как богова, — никто не смей купить, продать. Ну, которые верили, которые не верили. И те, что верили, тоже — туда-сюда. Если, говорят, и будет такое, то не скоро. Лет, может, через тыщу. А оно вишь как обернулось! И мы с тобой, кум, дожили!

— Дожили…

Пауза.

— Ну что, кум? — предлагает Пшонкин. — Может, пока что пойдем — еще по одной?

— Да как оно тут? Успеем?..

— Успеем!

Старики, взявшись за руки, идут, нетвердо ступая, к выходу.

Следом за ними проталкивается к дверям Пацюк, грузный, лысый, с длинными запорожскими усами. Задев в толпе плечом Дронова, Пацюк сердито бросает ему:

— Все же ты, Максим Петрович, напрасно так обставил меня. Там до крыши еще три сажени. И крыша железная. Чего ей сделается?

— Не надейся, Никита Алексеич, на железо, — отвечает Дронов. — Я видел, дорогой, как и железо горит. А три сажени под хороший ветер, как днем сегодня был, ничего не составляют.

В дверях Пацюк сталкивается с бригадиром Чичкиным, выходившим на двор покурить.

— Слышь, Макар! — спрашивает Пацюк. — У тебя есть на ферме вилы?

— Есть, пять штук тройчаток и еще две новых в кладовке, — отвечает Чичкин, недоумевающе глядя на Пацюка.

— Ну, пойдем!

— Куда?

— Пойдем! — тащит его за рукав Пацюк.

Чичкин, пожимая плечами, идет за ним.

…В окна клуба падают лучи света от фар автомашины, разворачивающейся на улице.

— Поехали, товарищи! — зовет Капитон Иванович своих. — Пили, гуляли, невесту видали — пора домой.

Музыка умолкает. Все выходят на улицу. Маяковцы прощаются с хуторянами и усаживаются в машину.

— А дед Штанько где? — спохватывается Капитон Иванович. — Стой, стой, Федя! Деда потеряли. Где ж он будет? Это он у Пшонкина. Сергей, а ну-ка, смотайся за ним!

— Погоди, — останавливает Коржов Сергея. — Идут.

Со двора Пшонкина доносится песня, нестройная, пьяная. Поют двое, дребезжащими старческими голосами:

Ой, сяду я край оконца-а

Выглядаты черноморца-а!

Через минуту и сами певцы показываются из-за угла. Кумовья бредут в обнимку. Пшонкин без шапки, дед Штанько волочит по снегу рушники, которыми подпоясывала его дома старуха.

— Успели, кум! — радостно восклицает дед Штанько, завидев машину.

— Успели, — отзывается Пшонкин.

Черноморец йидэ, йидэ-э!

Пару коней вэдэ, вэдэ-э! —

выводит Штанько, Пшонкин гудит басом, без слов, невпопад.

— Та-ак! Есть один, не уберегли, — говорит Капитон Иванович.

— Ой, сыночки мои родные! — просит дед Штанько. — Вы ж меня не бросайте. Я поеду домой. Там же у меня Фросичка, Фросичка-а!..

— Ладно, ладно, не бросим, отвезем к Фросичке. Только с уговором — не танцевать в машине. В середку его. Вот сюда. Подвяжите ему воротник и держите всю дорогу за ноги. Я его знаю, он теперь пойдет буровить.

— Все? — оглядывает Капитон Иванович машину. — Раз, два, три, четыре, восемь, десять, пятнадцать, восемнадцать, двадцать, двадцать один… Все… Ну, пожелаем вам, товарищи, всего хорошего! Спасибо за привет, за ласку!

— Счастливого пути!

— Скажите вашему шоферу, чтоб в балке аккуратнее держал по косогору. Там теперь намело снегу.

— Вот как вам повезло! Приехали к нам летом, уезжаете зимой!

— Жить вам, товарищи, да богатеть, да спереди горбатеть! — жмет Капитон Иванович руки колхозникам, перегнувшись через борт. — Чего б вам такого пожелать на прощание? Женщинам вашим желаем — сколько в лесу пеньков, столько бы сынков, сколько на болоте кочек, столько дочек! А всем вообще — тыщу быков да пятьсот меринков, чтоб на речку шли — помыкивали, а с речки шли — выбрыкивали, да чтоб все были чищеные, хвосты целые, замытые, как у наших. Прощайте, не поминайте лихом. Ждем к себе в гости.

— Прощайте!

— Приедем обязательно.

— До свидания, Абросим Иваныч! Значит, если б та кобыла не издохла, и она б еще кой-чего добавила?

— Добавила б столько, что за ночь не переслухали!

— До свидания, мамо!

— С богом, доченька! На платок, закутай ноги Федюшке.

— Кум! А кум!.. Аким Федотыч! Пока!..

— До свиданья, сваха! Привет передавай свату Петру!

— Счастливо оставаться!..

Машина трогается, прокладывая в хуторе первый след по первому снегу. Долго блестит в темноте красный фонарик, удаляясь по шоссе…

Колхозники расходятся но домам. Возле Николая Савельича на крыльца клуба остаются только завхоз и бригадиры, ожидающие нарядов на завтра. Хорошо на улице после табачного угара в клубе. Свежо, мороз покусывает щеки. Скрипит снег под сапогами на ступеньках крыльца. Над амбарами за хутором поднимается рогатый месяц. Последние тучи сползают по небу, вниз к черному горизонту…