Том 1. Облик дня. Родина - [159]

Но батраки были уже не те, что прежде.

Над ними прокатилась война. Не один из них побродил с армией по белу свету. Не один и медаль получил за то, что сражался за Польшу. В прошлом у них были забастовки, и пролитая кровь, и многолетняя грызня с русскими, а потом с австрийцами и немцами. И многие хорошо запомнили, что писалось в манифесте о мужицкой родине. Не один чувствовал себя обманутым, как и Кшисяк. Они уже не позволяли так садиться себе на шею, как хотелось барышне.

И началась война.

Помаленьку, исподтишка, и все же изо дня в день. Между усадьбой и бараками горел огонь неугасимой ненависти.

Говорили, что барышня мстит теперь за своего жениха. За то, что не вышла за него и что теперь ни о каком замужестве и разговору быть не может. Куда там, стара уже стала. Под глазами появились морщинки, волосы выцвели, совсем стала на мать похожа. Но говорили, что она все еще не может забыть кленчанского барина. И мстит всем за то, что его убили на войне. И за то, что он бегал за деревенскими и барачными девчатами. Она из-за этого будто за него замуж не вышла, когда еще было время.

Во всем, в каждом деле человек чувствовал барышнину злобу. Нечего было соваться в усадьбу — попросишь чего, уж так и знай, что она все наоборот сделает. И они дерзко отвечали барышне. Лениво брались за шапки, когда она появлялась. Отплачивали, чем могли.

А барышня — свое. Будто только о том и думала, как отравить людям жизнь.

Запретила ходить мимо господского дома. Пришлось обходить далеко кругом, за сараями. Запретила брать воду из усадебного колодца. Пришлось пить воду из другого, куда проникала вонючая вода из пруда. Сделала из батрацких хлевов усадебный хлев, и батраки принуждены были снова взять к себе в каморки кабанчиков, у кого они еще были. Как до войны. Потому что во время войны понемножку перевели кабанчиков в хлев, и хлев стал уже считаться батрацким. Старая барыня на это смотрела сквозь пальцы, управляющий не запрещал. А теперь опять.

Барышня не соглашалась вставить ни одного стекла. В ненастье не позволяла управляющему прерывать работы в поле. Хотя какая была работа в такой дождь! Только что люди вымокнут.

Во всех сердцах запеклась злоба. Если бы барышня попалась кому-нибудь в укромном местечке, плохо бы ей пришлось. Но пока она все-таки была помещица. И считалось, что они ели ее хлеб, хоть скуден и горек был этот хлеб.

Дело было в самый сенокос. Петрек Банась, тот, что когда-то водился с Тереской, накладывал вилами сено на воз.

И как-то потом прислонил вилы к возу зубьями вверх, а сам полез на воз увязывать, сена было много. И вдруг соскользнул на землю. Прямо на вилы.

Всадил себе в живот оба зубца. Хорошо еще, что успел вытащить железо из раны.

Сбежался народ, а народу было на сенокосе — тьма. Парня обступили. Бабы с криком. Банась сидел на земле и держался руками за живот.

Управляющий еще издали заметил, что случилось что-то недоброе. В одну минуту очутился у воза.

— В город!

— В больницу!

— За доктором послать!

Все кричали. Хотелось как-то помочь этому Петреку. Управляющий поглядел, рванул усы со злости, потому что работа как раз была спешная, надвигался дождь. Но делать было нечего.

— Кшисяк поедет с ним в город, — сказал он, наконец.

Но тут как раз подъехала на своем коне барышня. Конь был большой, злющий, но она любила на нем ездить. Еще с молодых лет к верховой езде привыкла. Вечно по полям верхом носилась. И теперь, за работой, никто никогда не знал, откуда она вдруг выскочит и набросится на человека.

Вот и теперь ее принесло. Люди расступились, она глянула с седла.

— Кшисяк отвезет его в город, — сказал управляющий.

— Свободных лошадей нет, — ответила барышня. Коротко, холодно, будто бичом щелкнула.

Люди онемели. Сам управляющий разинул рот, но не нашелся, что сказать.

— Гроза собирается. Сено намокнет. И так уж много времени зря потеряли, — сказала барышня и, поворотив коня, шагом поехала прямиком к усадьбе, вдоль отливающего чистым золотом пшеничного поля.

С минуту все стояли, словно у них ноги приросли к земле. Но Банась вдруг застонал, и этот стон будто освободил их от злых чар, которые были в резком повелительном голосе барышни.

— Бегите за ней! Стоят, ровно столбы! — со злостью закричала Валькова баба.

— Конечно, надо же втолковать ей!

— Должна дать лошадь!

— Еще бы! У человека все внутренности наружи!

— Ведь не в драке, а на работе приключилось!

Кшисяк сломя голову кинулся вдогонку. Остальные за ним. Барышня ехала медленно, он добежал первый и, забежав вперед, преградил ей путь.

— Ну, что еще?

— Лошадь бы… Пропадет человек…

Барышня высоко подняла темные брови. С минуту она смотрела на лоб Кшисяка. Равнодушными, слегка удивленными глазами.

— Я уже сказала.

И тронулась дальше. Глаза Кшисяка заволокло красным туманом. У него перехватило дыхание от ненависти. Не помня себя, он схватился за повод.

Но барышня, наклонясь с седла, изо всех сил хлестнула его стеком по лицу. Второй удар обрушился на лошадь, которая рванула вперед, чуть не свалив Кшисяка. Только клубы пыли поднялись с высушенной солнцем земли.

Несколько мгновений Кшисяк стоял, не понимая, что произошло. Лицо жгло. Безумными глазами он взглянул на остальных, на тех, кто вместе с ним кинулся догонять барышню.