Том 1. На бесплодной планете. Наша родина — космос. Романы. Рассказы. - [28]

Через несколько сотен метров после того, как мы покинули большой зал, конвейер начал опускаться по довольно-таки выраженному склону. По мере спуска, который вскоре стал практически вертикальным, конвейер разъединялся на горизонтальные полосы. Так мы достигли глубины примерно в 180 или же 200 метров. Там меня заставили пересесть в лифт, который опустил нас еще примерно на сотню метров и, пройдя под сводом, привез в огромный подземный мир.

Представьте себе пещеру в несколько квадратных километров, ярко освещенную, обсаженную деревьями, пересекаемую реками и усеянную жилищами в форме цилиндров, покрытых продолговатыми конусами. Высота свода составляла как минимум 500 метров. Наш лифт спускался в стеклянном — или из какой-то прозрачной материи — тубусе, так что я чувствовал себя весьма неуютно, тем более что состоял он из обычной платформы без поручней, и между его краем и тубусом оставался метровый зазор — я спокойно мог бросать взгляды вниз. Если смотреть на него по диагонали, тубус уже не кажется прозрачным, но выглядит блестящим, словно ртуть.

К земле мы приближались с весьма умеренной скоростью, поэтому я смог как следует рассмотреть долину — все это действительно походило скорее на зажатую между крутыми берегами долину, нежели на грот. Свод исчезал в сильнейшей иррадиации, а стенки — в далеких далях. По мере спуска вырисовывались детали. Я заметил дороги, по которым циркулировали длинноногие аппараты, аналогичные крабам, но закрытые, всего лишь с четырьмя ногами и множеством гибких щупалец. Другие машины скользили по рекам. То тут, то там виднелась пышная растительность, судя по всему, интенсивно культивируемая. Одни деревья были зелеными, другие — красноватыми.

Наконец мы коснулись земли. Меня отвели к какому-то строению, которое, как и другие, было цилиндрическо-конической формы, но отличалось от них своими более крупными размерами. Перед нами открылась автоматическая дверь, за которой обнаружился просторный цилиндрический зал, устроенный как какой-нибудь земной конференц-зал или зал суда — за тем лишь исключением, что позади того места, которое предназначается для докладчика или судьи, располагался большой белый экран. На помосте сидели на стульях двенадцать марсиан в белых тогах, а для плотной толпы, состоявшей исключительно из лиц мужского пола, были установлены скамейки. Женщин мне предстояло увидеть гораздо позднее. Эта толпа хранила глубокое молчание и, как и те двенадцать персон, что восседали на помосте, пристально смотрела на мерцающий экран. Располагавшийся в углу марсианин управлял действиями некоей сложной машины.

«Хотят показать мне какое-то свое кино», — подумал я. И сильно заблуждался. Мерцание экрана прекратилось, и мало-помалу возникли картинки, сначала расплывчатые, потом четкие. Я увидел окруженный крабами «Рони», выдающий один орудийный залп за другим, и «Жюля Верна», который несся куда-то, но не стрелял.

— У нас к тому моменту уже закончились боеприпасы, — прервала его Элен.

— Так я и подумал, и это меня обеспокоило. Внезапно появился самолет и приступил к бомбардировке. Картинки начали смешиваться, к глубочайшему разочарованию присутствующих, которые чуть засуетились, хотя и продолжали хранить молчание. Один из моих стражников выдвинулся вперед и почтительно, как мне показалось, обратился к Двенадцати. Он выражался на гуттуральном[8] языке, в котором часто повторялось слово «экли»; голос его звучал слабо. Речь его длилась не менее получаса. Двенадцать довольно-таки долго советовались; толпа, с отсутствием любопытства, которое мне показалось странным — представляю, какую сенсацию произвел бы марсианин в Нью-Йорке или Париже! — вышла. Возможно, все дело в дисциплине, подумал я. Последующие события доказали, что данное предположение было верным. Наконец тот, кто выглядел самым пожилым, что-то ответил моему стражнику, который поднес ко рту микрофон или нечто подобное и сказал несколько слов. Из какой-то двери тотчас же выскочили десятка два марсиан, в то время как Двенадцать вышли через другую. Появившиеся буквально-таки набросились на меня — в прямом смысле этого слова. Я попытался вытащить револьвер, не смог, сбил пятерых или шестерых с ног ударами кулака. На меня навалились, обхватили, сжали, что-то ударило меня по голове, и я потерял сознание.

В себя я пришел уже в каком-то круглом зале с низким потолком, но без видимых проемов. Стены были украшены барельефами, на которых резвились стилизованные крабы. В этом зале я провел почти два месяца, так что времени поизучать и пофотографировать их у меня было предостаточно. Там постоянно горел яркий свет, из-за чего сначала я никак не мог уснуть, но потом все же свыкся. В первые два дня я был там совершенно один, затем меня под надежной охраной раз в сутки стали выводить на прогулку. Пока я спал, мне приносили обильную и свежую, но не слишком питательную — по крайней мере для меня — пищу, состоявшую главным образом из различных желатинов и фруктов. Я чувствовал себя встревоженным и довольно-таки подавленным. Из того, что происходило в зале совета, я знал, что вы вышли из того сражения победителями, но они вполне могли атаковать вас снова, правда, теперь, осознавая грозящую вам опасность, вы были бы уже настороже. К тому же, насколько я смог заметить, их оружие сильно уступало нашему. Тогда я еще не знал, что они, напротив, вооружены достаточно мощно и не пользуются этим своим оружием лишь в силу некоего ритуального запрета, связанного с их религией. Но этому периоду вскоре придет конец.