Том 1. Красная комната. Супружеские идиллии. Новеллы - [28]

— Фальк, ты должен извинить Оле, он не привык бывать в приличном обществе. Спрячь булки, Оле! Что за глупости ты делаешь! — поправлял его Селлен.

Оле повиновался.

Лундель не отдавал подноса с кушаньями, хотя он так поел, что по оставшимся следам нельзя было сказать, что находилось на блюдах; но бутылка с водкой время от времени приближалась к стакану, и Лундель задумчиво выпивал. Изредка он вставал посмотреть, что играют, причем Селлен усердно следил за ним.

Потом пришел Ренгьельм. Тихий и пьяный, он сел и стал искать предмет для своих блуждающих взглядов, на котором они могли бы отдохнуть. Его усталый взор наконец остановился на Селлене и задержался на бархатном жилете, составившем на остаток вечера богатый материал для наблюдений. Одно мгновение его лицо осветилось как бы при виде старого знакомого, но потом свет этот опять погас, когда Селлен застегнул сюртук, «потому что дуло».

Игберг угощал Оле ужином и не уставал понукать его, подобно меценату, брать еще и наполнять стакан.

Музыка чем дальше, тем становилась оживленнее, и разговоры тоже.

Фальк почувствовал большую привлекательность в этом опьянении; здесь было тепло, светло, шумно; здесь сидели люди, жизнь которых он продлил на несколько часов и которые поэтому были счастливы и веселы, как мухи, оживающие от солнечных лучей. Он чувствовал себя родным им, так как они были несчастны и скромны; понимали, что он говорил, и когда говорили сами, то выражались не книжно; даже грубость их имела известную привлекательность, ибо было так много естественного в ней, так много наивности; даже лицемерие Лунделя не внушало ему отвращения, ибо оно было так наивно наклеено, что каждое мгновение его легко было сорвать.

Так прошел вечер, и кончился день, безвозвратно толкнувший его на тернистое поприще литератора.

VII

На следующее утро Фальк был разбужен служанкой, принесшей ему письмо; содержание его было следующее:

«Тимоф. X, 27, 28, 29. Перв. Коринф. VI, 3, 4, 5.

Дорогой брат.

Нашего Господа Бога И. X. милость и мир, любовь Отца и благодать Св. Д. и т. д. Аминь!

Я прочел вчера в „Добром колпачке“, что ты собираешься издавать „Факел искупления“. Посети меня завтра утром до девяти часов.

Твой искупленный

Натанаэль Скорэ».

Теперь он отчасти понял загадку Лунделя. Он не знал лично знаменитого человека божия Скорэ и ничего не знал о «Факеле искупления», но он был любопытен и решил последовать приглашению.

В девять часов утра он стоял перед огромным четырехэтажным домом, фасад которого, от подвала до крыши, был весь увешан вывесками: «Христианская книгопечатня», 2 этаж. Редакция «Наследие детей Божьих». Экспедиция «Страшного суда», 1 этаж. Экспедиция «Труба мира», 2 этаж. Редакция детской газеты «Питай ягнят моих», 1 этаж. Дирекция акционерного общества христианских молитвенных домов «Исповедальня» дает ссуды под первую закладную, 4 этаж. «Приди ко Христу», 3 этаж. Хорошие продавцы, могущие представить поручителя, получат занятие. Акционерное общество миссионеров «Орел» выплачивает дивиденд 1867 года купонами, 2 этаж. Контора христианского миссионерского парохода «Zululu», 2 этаж. Пароход отходит, с соизволения Господня, 28-го. Грузы принимаются по коноссаментам и свидетельствам в конторе на пристани, где пароход грузится. Союз «Муравейник» принимает пожертвования. Воротнички стираются и гладятся у швейцара. Облатки 1.50 за фунт, у швейцара. Черные фраки, пригодные для конфирмующихся, отдаются напрокат. Небродившее вино (Матф., 19, 32) 75 эре за бутылку, без посуды, у швейцара.

В первом этаже налево от ворот была христианская книготорговля. Фальк остановился перед окном и стал читать заголовки выставленных книг. Все было старое, обыкновенное: нескромные вопросы, бесстыдные обвинения, оскорбительная фамильярность — все так давно и хорошо известное. Но особенно привлекли его внимание многочисленные иллюстрированные журналы, красовавшиеся в окне своими большими английскими гравюрами, чтобы заманивать людей. Особенно интересная программа была у детских журналов.

Фальк взошел по широкой лестнице, украшенной помпейской стенной живописью, напоминающей о пути, вовсе не ведущем к спасению, и вошел в большую комнату, меблированную, как банковский зал, деревянными конторками, за которыми еще не сидели бухгалтеры и кассиры. Посреди комнаты стоит письменный стол, огромный, как алтарь, но скорее напоминающий орган со многими голосами, так как его украшает целая клавиатура пуговок пневматического телефона с трубообразными рупорами, соединяющего все помещения здания. Перед ним стоит рослый человек в лакированных ботфортах, в пасторском сюртуке, застегнутом на одну пуговицу у шеи, так что он напоминает расстегнутое военное пальто; белый галстук и над ним маска морского капитана, так как настоящее лицо утеряно где-то в конторке или в ящике. Большой человек хлещет свои сверкающие голенища хлыстом, набалдашник у которого в виде символической лошадиной ноги, и курит крепкую сигару, усердно жуя ее, очевидно для того, чтобы дать занятие рту. Фальк смотрит с удивлением на большого человека.

Так вот какова последняя мода этого сорта людей, ибо и на людей есть мода! Это был великий пророк, которому удалось ввести в моду греховность и жажду милосердия, отчаяние и нищету — одним словом, все виды и способы быть плохими и стремиться стать хорошими! Этот человек сделал искупление фешенебельным! Он нашел евангелие для изысканного общества! Стремление к спасению стало спортом! Устраивались состязания в греховности, причем худший получал приз; устраивались облавы на грешные души, подлежавшие спасению; но были также, признаем это, охоты на жертв, на которых упражнялись в улучшении, применяя к ним жесточайшую благотворительность.