Том 1. Государственность и анархия - [83]

Германские правительства в марте 1848 г. были деморализированы, запуганы, но далеко не уничтожены. Старая государственная, бюрократическая, юридическая, финансовая, политическая и военная организация осталась неповрежденная. Уступая напору времени они немного распустили удила, но все концы их оставались в руках государей. Огромнейшее большинство чиновников, привыкших к механическому исполнению, вся полиция, вся армия, были им преданы попрежнему, даже пуще прежнего, потому что посреди народной бури, грозившей всему их существованию, только от них могли ждать спасения. Наконец, несмотря на повсеместное торжество революции, взимание и платеж податей производились с прежней аккуратностью.

В начале революции несколько изолированных голосов, правда, требовали, чтобы на всей немецкой земле приостановлены были платежи податей и вообще исполнение всяких повинностей натуральных и денежных, пока не будет водворена и не установлена в ней новая конституция. Но против такого предложения, встретившего много сомнений в самом народе, особливо в крестьянах, поднялся грозный, единодушный хор порицаний со стороны всего буржуазного мира, не только либералов, но и самых красных революционеров и радикалов. Ведь они клонились прямо к государственному банкротству и к разрушению всех государственных учреждений, и это в то самое время, когда все хлопотали о создании нового, еще сильнейшего, единого и нераздельного пангерманского государства! Помилуйте! Разрушение государства! это было бы пожалуй освобождением и праздником для глупой толпы чернорабочего люда, но для порядочных людей, для целой буржуазии, существующей только силой государственности, — беда, И так как франкфуртскому национальному собранию, а вместе с ним и всем радикалам Германии, даже и в голову не могла прийдти мысль об уничтожении государственной силы, которая находилась в руках немецких государей, так как они с другой стороны не умели, да и не хотели организовать народную силу, с нею не совместную, то им ничего более не оставалось сделать, как утешать себя верою в святость обещаний и клятв этих самых государей.

Людям, толкующим о специальном признании науки и ученых организовывать общества и управлять государствами, не худо бы было напоминать почаще о траги-комической судьбе несчастного франкфуртского парламента. Если какое либо политическое собрание заслужило название ученого, то именно этот пангерманский парламент, в котором заседали знаменитейшие профессора всех немецких университетов и всех факультетов, особенно же юристы, политико-экономисты и историки.

И вопервых, как мы уже заметили выше, это собрание в своем большинстве оказалось страшно реакционерным, до того, что когда Радовиц, друг, постоянный корреспондент и верный слуга короля Фридриха Вильгельма IV, бывший перед тем прусским посланником при германском союзе, а в мае 1848 г. сделавшийся депутатом национального собрания — когда Радовиц предложил этому собранию торжественно заявить свою симпатию австрийским войскам, этой немецкой армии, составленной большей частью из мадьяр и хорватов и посланной венским кабинетом против бунтующих итальянцев, огромное большинство, восхищенное его германо-патриотическою речью, встало и рукоплескало австрийцам. Этим оно торжественно заявило, во имя целой Германии, что главная и. можно сказать, едино-серьезная цель немецкой революции было отнюдь не завоевание свободы для немецких народов, а сооружение для них огромной новой патриотической тюрьмы, под названием единой и нераздельной пангерманской империи.

Ту же грубую несправедливость собрание оказало и в отношении поляков познанского герцогства, и вообще ко всем славянам. Все эти племена, ненавидящие немцев, должны были быть поглощены пан-германским государством. Того требовало будущее могущество и величие немецкого отечества.

Первый внутрений вопрос, который представился решению мудрого и патриотического собрания был: должны ли обще-германские государства быть республикою или монархией? И разумеется вопрос был решен в пользу монархии. В этом однако господ профессоров-депутатов и законодателей винить не следует. Разумеется они, как истые, и к тому же ученые немцы, т. е. как сознательно убежденные хамы, всею душею стремились к сохранению своих драгоценных государей. Но если бы они даже и не имели таких стремлений, то они все таки должны бы были решить в пользу монархий, потому что, за исключением немногих сотен искренних революционеров, о которых мы упоминали выше, того хотела вся немецкая буржуазия.

А в доказательство этого, приведем слова почтенного патриарха демократической партии, ныне социал-демократа, вышесказанного кенигсбергского патриота, доктора Iоганна Якоби. В речи, произнесенной им в 1858 году перед кенигсбергскими избирателями, он сказал следующее:

«Теперь, господа, я говорю это из глубины своего полнейшего убеждения, теперь во всей стране нашей, во всей демократической партии, нет ни одного человека, который, я не говорю, стремился бы к другой государственной форме кроме монархической, но который только мечтал бы о ней». Еще далее он прибавляет: „Если какое либо время, то именно 1848 г показал нам какие глубокие корни пустил монархи-ческий элемент в сердце народа".