Том 1. Авиация превращений - [46]

Летит вперёд, местоименьями пересыпая речь.

Уже давно «они» кого-то презирают,

Кому-то шлют письмо, флакон духов и деньги.

Старик торопится и гневно морщит брови,

А слушатель не знает, кто «они».

<Середина 1930-х>

«В окно гляжу на суету людскую…»

В окно гляжу на суету людскую

И думаю: зачем спешить

В покое сладостном тоскую —

Мне право так приятней жить

«Возьмите незабудку…»

Возьмите незабудку

На память обо мне.

Тогда собачью будку

Увидите во сне.

А в будке человечки

На лавочке сидят

Огонь играет в печке

И искры вверх летят.

<Середина 1930-х>

«Дни летят как ласточки…»

Дни летят, как ласточки,

А мы летим, как палочки.

Часы стучат на полочке,

А я сижу в ермолочке.

А дни летят, как рюмочки,

А мы летим, как ласточки.

Сверкают в небе лампочки,

А мы летим, как звездочки.

«Дорогой начальник денег…»

Дорогой начальник денег

Надо в баню мне сходить.

Но, без денег, даже веник

Не могу себе купить.

<Середина 1930-х>

«В этом ящике железном…»

В этом ящике железном

есть и булка есть и хлеб

было б делом неполезным

их оставить на столе б.

ибо крысы ибо мыши

ибо разные скоты

по законам данным свыше

съели б всё без красоты

и в укусах кумачёвых

все изъедены в клопах

всё семейство ювачёвых бы

осталось на бобах

Но не это важно. Мне ведь

надо рифмой заманя

так устроить чтобы в девять

разбудили вы меня.

<Середина 1930-х>

«Лес, в лесу собака скачет…»

Лес, в лесу собака скачет,

Твердой лапой с твёрдым когтем

на коре прямой сосны

ставит знак.

И если волки бродят стаями

и лижут камни спящие во мху

и ветер чёрными носами обнюхивают

Собака поднимает шерсть и воет

и на врага ворчит и пятится.

<Середина 1930-х>

1936

Подслушанный мною спор Золотых Сердец о бешемели

Мчался поезд, будто с гор,

в окна воздухи шумели.

Вдруг я слышу разговор,

бурный спор о бешемели.

Ночь. Не видно мне лица,

только слышно мне по звуку:

Золотые всё сердца!

Я готов подать им руку.

Я поднялся, я иду,

я качаюсь по вагону, —

если я не упаду,

я найду их, но не трону.

Вдруг исчезла темнота,

в окнах станция мелькнула,

в грудь проникла теснота,

в сердце прыгнула акула.

Заскрипели тормоза,

прекратив колес погони.

Я гляжу во все глаза:

я один в пустом вагоне.

Мне не слышно больше слов

о какой-то бешемели.

Вдруг опять, как средь лесов,

ветры в окна зашумели.

И вагоны, заскрипев,

понеслись. Потух огонь.

Мчится поезд, будто лев,

убегает от погонь.

18 февраля 1936

Вариации

Среди гостей в одной рубашке

Стоял задумчиво Петров.

Молчали гости. Над камином

Железный градусник висел.

Молчали гости. Над камином

Висел охотничий рожок.

Петров стоял. Часы стучали.

Трещал в камине огонек.

И гости мрачные молчали.

Петров стоял. Трещал камин.

Часы показывали восемь.

Железный градусник сверкал.

Среди гостей, в одной рубашке

Петров задумчиво стоял.

Молчали гости. Над камином

Рожок охотничий висел.

Часы таинственно молчали.

Плясал в камине огонек.

Петров задумчиво садился

На табуретку. Вдруг звонок

В прихожей бешено залился,

И щелкнул англицкий замок.

Петров вскочил, и гости тоже.

Рожок охотничий трубит.

Петров кричит: «О Боже, Боже!»

И на пол падает убит.

И гости мечутся и плачут.

Железный градусник трясут.

Через Петрова с криком скачут

И в двери страшный гроб несут.

И в гроб закупорив Петрова,

Уходят с криками: «готово».

15 августа 1936

Сон двух черномазых дам

Две дамы спят, а впрочем нет,

не спят они, а впрочем нет,

конечно спят и видят сон,

как будто в дверь вошел Иван,

а за Иваном управдом,

держа в руках Толстого том

«Война и мир», вторая часть…

А впрочем нет, совсем не то,

вошёл Толстой и снял пальто,

калоши снял и сапоги

и крикнул: Ванька, помоги!

Тогда Иван схватил топор

и трах Толстого по башке.

Толстой упал. Какой позор!

И вся литература русская в ночном горшке.

19 августа 1936

«Бегут задумчивые люди…»

Бегут задумчивые люди

Куда бегут? Зачем спешат?

У дам раскачиваются груди,

У кавалеров бороды шуршат.

<1933–1936>

1937

«Григорий студнем подавившись…»

Григорий студнем подавившись

Прочь от стола бежит с трудом

На гостя хама рассердившись

Хозяйка плачет за столом.

Одна, над чашечкой пустой,

Рыдает бедная хозяйка.

Хозяйка милая, постой,

На картах лучше погадай-ка.

Ушёл Григорий. Срам и стыд.

На гостя нечего сердиться.

Твой студень сделан из копыт

Им всякий мог бы подавиться.

20 февраля 1937

«Григорий студнем подавился…»

Григорий студнем подавился

И вдруг ушёл из-за стола

В прихожей он остановился

И плюнул в зеркало со зла.

21 февраля 1937

«Я долго смотрел на зелёные деревья…»

Я долго смотрел на зеленые деревья.

Покой наполнял мою душу.

Еще по-прежнему нет больших и единых мыслей.

Такие же клочья, обрывки и хвостики.

То вспыхнет земное желание,

То протянется рука к занимательной книге,

То вдруг хватаю листок бумаги,

Но тут же в голову сладкий сон стучится.

Сажусь к окну в глубокое кресло.

Смотрю на часы, закуриваю трубку,

Но тут же вскакиваю и перехожу к столу,

Сажусь на твердый стул и скручиваю себе папиросу.

Я вижу — бежит по стене паучок,

Я слежу за ним, не могу оторваться.

Он мешает взять в руку перо.

Убить паука!

Лень подняться.

Теперь я гляжу внутрь себя,

Но пусто во мне, однообразно и скучно,

Нигде не бьется интенсивная жизнь,

Все вяло и сонно, как сырая солома.

Вот я побывал в самом себе

И теперь стою перед вами.

Вы ждете, что я расскажу о своем путешествии.

Но я молчу, потому что я ничего не видел.