Том 1. Авиация превращений - [10]

квадратный как пирог

где на сучке сидел нетопырь

Возьми свое перо.

Тогда Степанов на лугу

посмотрит в небо сквозь трубу

а Малаков на берегу

посмотрит в небо на бегу.

Нам из комнаты не видать

Какая рыба спит в воде

Где нетопырь — полночный тать

порой живет. И рыба где

а с улицы видней

особенно с моста

как зыбь играет камушком у рыбьего хвоста.

Беги Степанов дорогой!

Скачи коварный Малаков

рыб лови рукой

Тут лошадь без подков

в корыто мечет седока.

Степанов и Малаков

грохочет за бока.

А рыба в море

жрет водяные огурцы.

Ну да, Степанов и Малаков

большие молодцы!

Я в комнате лежу с тобой

с астрономической трубой

в окно гляжу на берег дощатый

где Малаков и герр Степанов

открыли материк.

Там я построю домик

Чтоб не сидеть под ливнем без покрова,

а возле домика стоит

уже готовая корова.

Пойду. Прощайте. Утоплюсь.

Я Фердинанд. Я Герр Степанов.

Я Маклаков! Пойду гулять в кафтане

И рыб ловить в фонтане.

Вот мост. Внизу вода.

БУХ!

Это я в воду полетел.

Вода фигурами сложилась.

Таков был мой удел.

всё

5 августа 1928

Осса

Посвящается Тамаре Александровне Мейер.

На потолке сидела муха

ее мне видно на кровати

она совсем уже старуха

сидит и нюхает ладонь;

я в сапоги скорей оделся

и второпях надел папаху

поймал дубинку и по мухе

закрыв глаза хватил со всего размаху

Но тут увидел на косяке

свинью сидящую калачом

ударил я свинью дубинкой,

а ей как видно нипочем.

На печке славный Каратыгин

прицелил в ухо пистолет

ХЛОПНУЛ ВЫСТРЕЛ

Я прочитал в печатной книге,

что Каратыгину без малого сто лет

и к печке повернувшись быстро

подумал: верно умер старичок

оставив правнукам в наследство

пустой как штука сундучок,

(Предмет в котором нет материи

не существует как рука

он бродит в воздухе потерянный

вокруг него элементарная кара.)

Быть может в сундучке лежал квадратик

похожий на плотину.

Быть может в сундучке сидел солдатик

и охранял эфира скучную картину

мерцая по бокам шинелью волосатой.

глядел насупив переносицу

как по стенам бегут сухие поросята.

В солдатской голове большие мысли носятся:

играет муха на потолке

марш конца вещей.

Весит подсвечник на потолке,

а потому прощай.

Покончу жизнь палашом —

все можно написать зеленым карандашом.

На голове взовьются волосы

когда в ногах почуешь полосы.

Стоп. Михаилы начали расти

качаясь при вдыхании премудрости.

Потом счисляются минуты

они неважны и негромки.

Уже прохладны и разуты

как в пробужденьи видны ноги.

Тут мысли внешние съедая

— приехала застава —

Сказала бабушка седая

характера простова.

Толкнув нечайно Михаила

я проговорил: ты пьешь боржом,

все можно написать зеленым карандашом.

Вот так Тамара

дала священный альдюмениум

зеленого комара.

Стоп. Разошлось по конусу

летало ветром по носу,

весь человеческий остов

одно смыкание пластов

рыба плуст

торчит из мертвых уст

человек растет как куст

вместо носа

трепещет осса

в углу сидит свеча Матильды голышом —

все можно написать зеленым карандашом.

Понедельник 6-ое августа 1928 года.

С.-Петербург.

Жизнь человека на ветру

посвящаю Эрике

В лесу меж сосен ехал всадник,

Храня улыбку вдоль щеки.

Тряслась нога, звенели складки,

Волос кружились червяки.

Конь прыгнул, поднимая тело

Над быстрой скважиной в лесу.

Сквозь хладный воздух брань летела

Седок шептал: «Тебя, голубчик, я снесу.

Хватит мне. Ах, эти муки,

Да этот щит, да эти руки,

Да этот панцирь пудов на пять,

Да этот меч одервенелый

Прощай, приятель полковой,

Грызи траву. Мелькни венерой

Над этой круглой головой.»

А конь ругался: «Ну и ветер!

Меня подъемлет к облакам.

Всех уложил проклятый ветер

Прочь на съедение к волкам.

С тебя шкуру снять долой

Сжечь, притворив засовом печку

И штукой спрятать под полой

Снести и кинуть в речку.

Потом ищи свою подругу,

Рыб встречных тормоши,

Плыви, любезный мой, в Калугу,

В Калуге девки хороши.»

Пел конь, раздув мехи

Седок молчал в платочек

Конь устремил глаза в верхи

Седок собрался в маленький комочек.

 «Вот жизнь, — ворчал седок —

Сам над собой не властен —

Путь долог и высок,

Не видать харчевни где б остановиться,

Живешь, как дерева кусок,

Иные могут подивиться.

Что я: сознательный предмет,

Живой наездник или нет?»

Конь, повернув к нему лицо:

 «Твоя конусообразная голова,

Твой затылок, твое лицо,

Твои разумные слова.

Но ухо конское не терпит лжи

Ты лучше песнь придержи».

 «Как, — закричал седок летучий, —

Ты мне препятствуешь?

Тварь!

Смотри я сброшу тебя с тучи,

Хребет сломаю о фонарь.»

Но тут пронесся дикой птицей

Орел двукрылый, как воробей.

И всадник хитрою лисицей

Себя подбадривал: «Ну, дядя, не робей!»

А конь смеялся: «Вот так фунт!

Скажи на милость, вот так фунт.»

 «Молчи, — сказал седок прелестный, —

Мы под скалой летим отвесной,

Тут не до шуток,

Тем более конских,

Наставит шишек этот пень

Ты лучше морду трубочкой сверни.»

Но конь ответил: «Мне это лень.»

И трах! Губой со всего размаха,

У всадника летит папаха,

Кушак, болотные сапоги!

Кричит бедняжка: помоги!

Хромым плечом стучит в глину,

Изображая смехотворную картину.

А конь пустился в пляску,

Спешит на перевязку,

И тащит легкую коляску.

В коляске той сидит детина,

Под мышкой держит рысака

Глаза спокойные, как тина,

Стреляют в землю свысока,

Он едет в кузницу направо

Храня улыбку вдоль щеки

Ресниц колышется грива,

Волос кружатся червяки.

Он поет: «Моё ли тело

Вчера по воздуху летело?

Моя ли сломанная нога