Том 1. Аскетические опыты. Часть I - [191]
Что за таинство рождение человека во грехе? Как не живший уже умер? не шедший — пал? ничего не делавший согрешил? Как дети в ложеснах праотца, отделенные от него тысячелетиями, участники его греха? Благоговейно взирает ум мой на судьбы Божии; не понимает их; испытывать не дерзает; но видит, удивляется им и славословит непостижимого, недоведомого Бога.
Мое рождение во грехе было бедствием, худшим самого небытия! Как не бедствие родиться для скорбей скоротечной земной жизни, потом вечно существовать во тьме и мучениях ада! Нет за меня ходатаев; сам не имею сил исторгнуться из пропасти погибельной. Изъемлет меня оттуда десница Бога моего. Родив меня родителями моими для существования, Он рождает Собою во спасение: омывает от греховной скверны, обновляет Духом в водах Крещения, принимает обеты верности моей из уст моего восприемника, нарекает на мне Свое имя, запечатлевает Своею печатию, соделывает меня причастником Божества Своего, наследником Своего Царства. Совершаются надо мною чудеса, изливаются на меня неизреченные благодеяния, в то время как я ничего не чувствую, ничего не понимаю, не понимаю даже бытия моего. Призрел Ты на меня, Господь мой, когда я был немотствующим младенцем! Повитый пеленами, без разума, без способности к деянию, что принес я Тебе? как принял Ты обеты мои? как, приняв их, Ты излил дары Твои? Взирая на непостижимую благость Твою, прихожу в недоумение! И теперь не могу делать ничего более, как и сколько делал, бывши краткодневным младенцем: в молчании языка и ума приношу Тебе младенческий плач и слезы без всякой мысли.
Что же я воздал за толикие благодеяния, излитые на меня в то время как я не понимал их? — Я продолжал не понимать их, не знать их. Взоры мои обратились к миру; утехи, служения временные посреди него казались мне достоянием, назначением человека. Смерти не существовало для меня! Земная жизнь представлялась мне вечною: так мысль о смерти была чужда уму моему. Вечность!.. В недозримую даль ее не пускались мои взоры! — Я знал догматы и учение Святой Восточной Церкви, веровал им, но знание мое и вера были мертвые. В чем состояло падение человека, в чем состоит падение его, какие их признаки, какие доказательства? — Я не имел о том никакого опытного, живого знания. Я почитал заповедями Божиими одно ветхозаветное десятисловие, а заповедания Спасителя моего, всесвятые слова Его — одним нравоучением, последование которому и полезно, и похвально, но не долг непременный. Таким образом несказанный дар благодати, данный при Крещении, был завернут, как талант евангельский, в убрусе незнания, закопан, глубоко сокрыт в землю — в попечения о снискании преходящих знаний преходящего мира; засыпан, как прахом, помышлениями о преуспеянии и наслаждениях временных, о служении суете и темному свету суетного века.
Детство мое было преисполнено скорбей. Здесь вижу руку Твою, Боже мой! Я не имел кому открыть моего сердца: начал изливать его пред Богом моим, начал читать Евангелие и жития святых Твоих. Завеса, изредка проницаемая, лежала для меня на Евангелии; но Пимены Твои, Твои Сисой и Макарий производили на меня чудное впечатление. Мысль, часто парившая к Богу молитвою и чтением, начала мало помалу приносить мир и спокойствие в душу мою. Когда я был пятнадцатилетним юношею, несказанная тишина возвеяла в уме и сердце моем. Но я не понимал ее, я полагал, что это — обыкновенное состояние всех человеков.
Таким вступил я в военную и вместе ученую службу, не по своему избранию и желанию. Тогда я не смел, не умел желать ничего: потому что не нашел еще Истины, еще не увидел Ее ясно, чтоб пожелать Ее! Науки человеческие, изобретения падшего человеческого разума, сделались предметом моего внимания: к ним я устремился всеми силами души; неопределенные занятия и ощущения религиозные оставались в стороне. Протекли почти два года в занятиях земных: родилась и уже возросла в душе моей какая то страшная пустота, явился голод, явилась тоска невыносимая — по Боге. Я начал оплакивать нерадение мое, оплакивать то забвение, которому я предал веру, оплакивать сладостную тишину, которую я потерял, оплакивать ту пустоту, которую я приобрел, которая меня тяготила, ужасала, наполняя ощущением сиротства, лишения жизни! И точно это было томление души, удалившейся от истинной жизни своей, Бога. Вспоминаю: иду по улицам Петербурга в мундире юнкера, и слезы градом льются из очей!.. Зачем теперь не плачу так! Теперь нужнее мне слезы! Я преполовил жизнь мою: быстрее потекли дни, месяцы и годы несутся к гробу, откуда нет возвращения, за которым нет покаяния и исправления.
Понятия мои были уже зрелее; я искал в религии определительности. Безотчетные чувствования религиозные меня не удовлетворяли; я хотел видеть верное, ясное, Истину. В то время разнообразные религиозные идеи занимали и волновали столицу северную, препирались, боролись между собою. Ни та, ни другая сторона не нравились моему сердцу; оно не доверяло им, оно страшилось их. В строгих думах снял я мундир юнкера и надел мундир офицера. Я сожалел о юнкерском мундире: в нем можно было, приходя в храм Божий, встать в толпе солдат, в толпе простолюдинов, молиться и рыдать сколько душе угодно. Не до веселий, не до развлечения было юноше!
