Только с дочерью - [57]

В пекарне мы стояли в очереди более получаса, наблюдая за привычным коллективным действом. Мужчины трудились споро – взвешивали тесто, скатывали в колобки и откладывали в сторону, давая ему время подняться. Когда тесто было готово, один из работников придавал ему окончательную продолговатую форму и вылепливал пальцами гребешок во всю длину. Пекарь метал хлебы в печь и из печи, орудуя плоской лопатой, насаженной на восьмифутовую рукоять.

Тем временем запас теста подошел к концу. Первый – тот, с кого начинался конвейер, – стал сразу готовить новый замес. Он бросил дрожжи в огромный чан и включил воду. Зная, что чан наполнится не скоро, работник решил отлучиться. Он вошел в туалет – крошечную комнатку, отгороженную в середине пекарни. Когда он открывал дверь, чтобы войти, и через несколько минут – чтобы выйти, мы чуть не задохнулись.

Неужели он не вымоет руки, прежде чем снова приняться за работу? – подумала я. Умывальника нигде не было видно.

К моему ужасу, он сполоснул руки прямо над чаном, в котором должен был начать месить тесто.

Однако я не успела возмутиться, так как раздался вой сирен воздушной тревоги. А через несколько секунд – рев подлетающих самолетов.

Я лихорадочно соображала, как поступить, стараясь побороть панику здравым смыслом. Стоит ли нам переждать здесь или бежать домой? Для меня важно было доказать Махмуди, что мы в состоянии о себе позаботиться, – в противном случае он прекратит отпускать нас одних.

– Махтаб! Бежим! – крикнула я.

– Мама, я боюсь!

Я схватила малышку на руки. Какое-то чутье толкало меня с улицы Шариати в переулок. Я свернула в лабиринт газонов на задах наших домов, работая ногами с такой силой, на какую только была способна. Повсюду вокруг нас разносился захлебывающийся рев самолетных двигателей, залпы противовоздушных орудий, невероятный грохот угодивших в цель бомб, завывания и вопли умирающих.

Осколки артиллерийских снарядов шлепались на землю рядом с нами, причем некоторые были так велики, что могли убить. Мы же продолжали бежать.

Махтаб уткнулась личиком мне в грудь, вцепившись пальцами в плечи.

– Мамочка, мне страшно! Мне страшно! – всхлипывала она.

– Все будет хорошо, все будет хорошо, – кричала я изо всех сил. – Молись, Махтаб! Молись!

Наконец мы добрались до нашей улицы и, уже спотыкаясь, – до дверей нашего дома. Махмуди стоял на пороге в тревожном ожидании. Завидев нас, он распахнул дверь и втащил нас внутрь. Тесно прижавшись друг к другу, прислонившись спиной к бетонным стенам, мы переждали бомбежку в коридоре на первом этаже.

Однажды мы с Махтаб, усадив Амира в коляску, отправились в парк. Для того чтобы попасть в детский городок, надо было пройти мимо волейбольной площадки, где шла оживленная игра. Около двадцати мальчишек резвились на солнышке в прохладный, уже почти весенний день.

Махтаб раскачивалась на качелях, когда я услышала взволнованные голоса, доносившиеся с волейбольной площадки. Обернувшись, я увидела четыре или пять белых микроавтобусов «ниссан», загородивших вход в обнесенный забором парк. Пасдар! Видимо, они явились, чтобы проверить всех, кто гуляет в парке.

Я осмотрела свой «наряд». Манто наглухо застегнуто, русари на месте. Но мне вовсе не хотелось встречаться с пасдаром, и я решила поскорее уйти домой. Я окликнула Махтаб.

Толкая перед собой коляску с Амиром, я направилась к воротам. Махтаб семенила рядом. Уже около волейбольной площадки я поняла, что сегодняшним «объектом» действий пасдара были эти самые подростки. Под дулами ружей мальчики брели к машинам. Они повиновались молча.

Мы наблюдали за тем, как ребят, всех до одного, посадили в микроавтобусы и увезли.

Что же с ними будет? Расстроенная и напуганная, я заспешила домой.

Мне открыла Ассий. Я рассказала им с Резой о том, что я видела, и Реза высказал следующее предположение:

– Наверно, их забрали потому, что их было много. А собираться большими группами без специального разрешения запрещено.

– И что с ними будет? – спросила я.

– Не знаю, – равнодушно бросил Реза, пожав плечами.

На Махмуди этот случай тоже не произвел никакого впечатления.

– Если их забрал пасдар, значит, они наверняка в чем-то провинились, – сказал он.

Однако, когда на следующий день, придя в школу, я рассказала о случившемся миссис Азар, она отреагировала иначе.

– Когда они видят группу мальчиков, они хватают их и отправляют на войну, – печально проговорила она. – Они и в школах такое проделывают. Подъедут на грузовиках к мужской школе и забирают ребят в солдаты. Семьи их больше никогда не видят.

Как же я ненавидела войну! Ненавидела эту жуткую бессмыслицу. Ненасытная жажда убивать и полная готовность умереть оставались для меня загадкой. В этом и заключается одно из самых главных – а для западного человека и одно из самых таинственных – культурных различий между избалованными жизнью американцами и населением других, менее благоденствующих стран. С точки зрения Маммаля и Нассерин, жизнь, в том числе и их собственная, ничего не стоила. Смерть же гуляла здесь повсюду, а потому приобрела характер обыденности. Что еще остается человеку, кроме как ввериться воле Аллаха? А если случится самое худшее, что ж, его все равно не миновать. Их спокойствие во время бомбежек не было бравадой. Скорее, проявлением философии, которая, будучи доведенной до максимализма, и порождает террористов-великомучеников.