Только с дочерью - [12]

Нам с Махтаб очень понравились пакистанские платья – длинные и яркие. Махмуди купил нам и их. Мы выбрали два мебельных гарнитура – полированное дерево, инкрустированное золотыми листьями, и экзотическая обивка. Это была мебель для столовой, а также диван и кресла в гостиную. Маджид пообещал, что организует отправку мебели в Америку. Эта покупка рассеяла почти все мои страхи. Махмуди намеревается вернуться домой.

Однажды утром, когда Зухра собиралась взять нас с Махтаб за покупками в компании еще семерых родственниц, Махмуди вручил мне толстую пачку риалов. В тот день моей главной находкой стал итальянский гобелен – пять на восемь футов, – я представляла, как потрясающе он будет смотреться на стене у нас дома. Он стоил двадцать тысяч риалов, что-то около двухсот долларов. Больше я не купила практически ничего и решила попридержать деньги до следующего раза. Я знала, что Махмуди, который потерял счет деньгам, не заметит и даже не поинтересуется тем, сколько я потратила.

Почти каждый вечер в доме то у одного, то у другого из многочисленных родственников Махмуди устраивались торжественные ужины. Мы с Махтаб играли там роль экспонатов. Эти, мягко говоря, скучные вечера позволяли нам отлучаться из ужасного дома Амех Бозорг.

Вскоре стало ясно, что все родственники Махмуди четко делятся на две категории. Одна половина клана – рьяные шииты, фанатичные приверженцы аятоллы Хомейни – жила подобно Амех Бозорг – в грязи, презирая западные идеалы и традиции. Другая половина была более европеизированной, более терпимой по отношению к остальному миру, более образованной, дружелюбной и, уж конечно, более чистоплотной. Они вполне могли изъясняться по-английски и были гораздо любезнее с Махтаб и со мной.

Нам нравилось бывать у Резы и Ассий. У себя в доме племянник Махмуди держался доброжелательно и мило. Ассий, похоже, тоже питала ко мне симпатию. Она старалась не упустить ни одной возможности поупражняться в английском, которым владела не слишком хорошо. Ассий и еще несколько родственников скрашивали наше тоскливое пребывание в этой чужой стране.

Мне редко позволяли забыть, что, будучи американкой, я являюсь врагом иранцев. В качестве примера приведу такой случай. Однажды вечером нас пригласила в гости двоюродная сестра Махмуди, Фатима Хаким. Иногда иранки, выйдя замуж, берут фамилию мужа, но чаще оставляют девичью. Фатима же была урожденной Хаким и замужем за Хакимом, близким родственником. Этой славной женщине лет пятидесяти хватало смелости все время улыбаться мне и Махтаб. Она не говорила по-английски, но тем не менее была приветлива и внимательна во время ужина. Ее муж, необычайно рослый для иранца, большую часть вечера бормотал молитвы или нараспев читал Коран, тогда как мы слушали уже ставший привычным гвалт родственников.

Сын Фатимы был престранной личностью. Скорее всего, ему было около тридцати пяти, однако лицо его осталось детским, а рост не превышал четырех футов. Возможно, он являлся очередным продуктом генетических отклонений в результате родственного брака, что я уже столько раз наблюдала в семействе Махмуди.

За ужином это карликовое существо заговорило со мной по-английски с ярко выраженным британским акцентом. Хотя мне и было приятно слышать английскую речь, его манера держаться меня нервировала. Будучи человеком набожным, он ни разу не поднял на меня глаз.

После ужина он обратился ко мне, уставившись в угол:

– Мы хотели бы попросить вас подняться наверх. Махмуди, Махтаб и я взошли за ним по лестнице и, к нашему вящему изумлению, увидели комнату, обставленную американской мебелью. Вдоль стен стояли стеллажи с книгами на английском языке. Сын Фатимы усадил меня на низкую кушетку. Махмуди и Махтаб сели по бокам.

Пока я рассматривала столь дорогую моему сердцу знакомую обстановку, вошли остальные родственники. Они расселись согласно иерархии – самое почетное место предназначалось для мужа Фатимы.

Я вопросительно взглянула на Махмуди. Он пожал плечами, тоже не понимая, что происходит.

Муж Фатимы что-то произнес на фарси, и сын перевел адресованный мне вопрос:

– Вы хорошо относитесь к президенту Рейгану? Заикаясь от неожиданности и стараясь быть вежливой, я пролепетала:

– В общем, да.

Вопросы посыпались один за другим.

– А как насчет президента Картера? Что вы думаете по поводу отношений Картера с Ираном?

На сей раз я уклонилась от ответа – с какой стати я должна оправдываться за свою страну в иранской гостиной, куда меня заманили.

– Мне бы не хотелось это обсуждать. Я никогда не интересовалась политикой.

Они не унимались.

– Наверняка, перед тем как вам сюда приехать, – сказал сын, – вы наслушались россказней об угнетенном положении женщин в Иране. Сейчас, погостив здесь, вы убедились, что все это выдумки?

Вопрос показался мне слишком нелепым.

– Я убедилась в обратном, – ответила я.

Я уже собралась было разразиться тирадой по этому поводу, но, посмотрев на надменных, высокомерных мужчин, перебирающих четки со словами «Алла акбар», и на подобострастно молчавших, укутанных в чадру женщин, передумала.

– Не хочу я об этом говорить, – отрезала я. – И отказываюсь отвечать на дальнейшие вопросы. – Повернувшись к Махмуди, я вполголоса попросила: – Лучше уведи меня отсюда. Здесь не суд, а я не свидетель.