Только одна пуля - [38]

На этот раз рука протянулась к телефону почти без усилий. Но частые гудки снова преградили путь голосу, готовому зазвучать. Сухарев с досадой положил трубку и обратился было к целительному экрану, облегчающему не только головную боль, но и саму мысль, как телефон зазвонил сам. Это было столь неожиданно, что Иван Данилович вздрогнул. «Как он узнал мой номер? — настороженно подумал он. — Но он знает все».

Звонок повторился, призывая властно. Сухарев взял трубку и услышал незнакомый голос:

— Добрый день, Иван Данилович, полковник Куницын приветствует. С благополучным возвращением. Как устроились?

Благодарность Ивана Даниловича была более чем искренней: он объявил, что не отходит от окна и все Кремлем любуется. А погода-то, погода какая…

Наконец Куницын перешел к сути:

— Извините, что беспокою вас по служебной надобности в субботу, но поймите мое нетерпение. Как дела нашего Пашкова?

— Пашкова? — мимолетно удивился Сухарев. — Я как-то больше напирал на Поля Дешана…

— Ну конечно, Поль Дешан, — подтвердил невидимый собеседник Сухарева, — Именно о Дешане я и говорю, вам удалось что-нибудь?.. Это же наш Игорь Пашков с Басманной…

— Я его нашел, — объявил Сухарев с расстановкой.

На том конце провода послышался сдавленный возглас:

— Не может быть. Он же без вести пропал. Причем отнюдь не фигурально. Мы знали о гибели, о провале, но как все это было?

— Объявилась весть, объявилась, — не без удовольствия продолжал Сухарев, однако вовремя спохватился и тут же переместился к тону, близкому к собеседнику. — Но вряд ли весть радостная. Поль Дешан погиб в Берлине.

До Сухарева донесся нетерпеливый сглатываемый выдох:

— В Берлине? Когда же?

— Содержался в Плётцензее. Казнен 30 марта 1945 года.

Голос становился все более нетерпеливым:

— Где его арестовали?

— Прямых указаний на это в протоколах допросов нет, но все же думаю…

— Где же?

— Полагаю, что в Брюсселе, больше негде.

— Он! Это он! Все сходится. Нашелся-таки Игорь, не сгинул. У вас имеются документы, Иван Данилович?

— Документов изрядно. Все было запротоколировано. Имеется даже паспорт, все, естественно, в фотокопиях. Одну минуту, у меня карточка приготовлена. Поль Дешан, восемнадцатого года рождения, уроженец Намюра, обвинен в подрыве безопасности народа и государства и разглашении особо важных секретов путем шпионажа. Арестован в октябре 1943 года…

— В октябре? — перебил полковник Куницын, до того издававший одобрительные междометия. — А какого октября?

— Первый допрос датирован 8 октября. Думаю, близко к этому. Содержался в Брюсселе, затем препровожден в Берлин и до дня казни находился в уголовной тюрьме Плётцензее. Держали его долго, надеялись докопаться, на кого он работал, но Дешан не признался, в протоколах допросов нет никаких указаний, с кем он был связан, так, случайные свидетели.

Тут последовал вопрос, от которого у Сухарева жилка на левой щеке дрогнула:

— А бутылка?

— Откуда вы знаете про бутылку? — быстро спросил Сухарев.

— Я не только про это знаю, — хохотнул Куницын. — Так как же, была у него бутылка?

— Была, — отвечал Сухарев. — А что?

— Нашли ли ее?

— Похоже, что нет, потому что искали всюду. Судя по всему, он был мужественным человеком, я о нем много думал.

— Ах, Игорек, Игорек, — заохал Куницын. — Я вам доложу, это был герой! Встретимся с вами, расскажу про бутылку. А то мы с вами все по телефону, да по телефону. Спасибо вам огромное, Иван Данилович. Осложнений не было?

— Более чем гладко. Мюнхенский архив, том, папка, страницы. Сделал по-умному, — Сухарев улыбнулся про себя былому солдатскому жаргонизму, иногда они своевольно выскакивали из него. — Я заказал копии, они при мне.

— А ведь мы туда обращались, в этот архив.

— Искать они не хотят. Там один философ сидит: на сто лет, говорит, закрыл бы эти дела, преждевременно, видите ли. Но когда личный поиск, это совсем другое дело. Я ведь поднаторел в архивах рыться.

— Прекрасно, Иван Данилович. Каковы ваши планы на сегодня?

— В Москве ведь знаете как? Один вернисаж или театр — это весь день. А я еще хотел в библиотеке поработать, — Сухарев явно отнекивался от приглашающего намека.

— В таком случае не смею беспокоить, — согласился Куницын. — Нынче же обрадую вдову.

— Что за радость? — непроизвольно поразился Сухарев.

— Ах, Иван Данилович, все в мире относительно, как учит нас Альберт Эйнштейн. Сколько мы его искали, вы не представляете, по всем архивам, концлагерям, процессам над военными преступниками. И никаких следов. Я и к вам решил обратиться, не имея надежды, поэтому и действовал через Харитонова. Кстати, он москвич, Игорь Пашков, после Испании осел в Бельгии, там и дождался немцев. Друг детства, соратник, вы представляете, как я искал его, сколько раз отчаивался… Мы верили, что он не сгинет, не пропадет в неизвестных солдатах. Он и тогда много сделал, но в сорок третьем году связи прервались из-за провала явки, я сам в том виноват, а еще больше война виновата. И сгинул, ни слуха ни духа. Разве не радость найти после такого перерыва. И для вдовы радость, плюс, разумеется, пенсия, все мы на земле живем… — голос полковника Куницына был по-утреннему свеж, в нем больше не ведалось сомнений. — А копии я у вас возьму, вы не возражаете? Мне тоже бумага нужна для оформления. Попробуем представить его к награде. Когда, вы говорите, его казнили?