Только один старт - [12]

Солнце приближалось к зениту, и Хайме пришпорил коня. Надо было до начала праздничного богослужения попасть в дом дуна Альвареша Нуньеша до О, королевского министра финансов. Хайме должен был сопровождать в церковь дочь министра, прекрасную Белладолинду.

В доме министра Хайме принимали не очень охотно. Правда, молодой и красивый виконт до Заборра, обученный французской галантности, нравился Белладолинде, но — министра несколько смущало сомнительное происхождение Хайме и темное прошлое дуна Абрахама, его папаши. Опять-таки, никто не мог сказать ничего плохого о его прошлом — но только потому что оно никому не было известно. А дун Альвареш весьма ценил древность рода. У себя в доме он прежде всего, приводил гостей к родословному древу, изображенному на стене зала. Это было превосходное древо, уходившее корнями едва не в времена Ветхого завета. Но, как бы там ни было, дун Альвареш очень считался с тем, что папаша юного виконта — в милости у короля.

Нельзя сказать, чтобы Хайме был без ума от юной Белладолинды, хотя она и была хороша собой. Но уж очень настаивал отец, чтобы он навещал Белладолинду и ухаживал за ней, как подобает кастеллонскому фидальго, не пренебрегая ни одним из правил куртуазного обхождения. Ладно, Хайме вовсе не хотел портить отношений с отцом. И без того они были нелегкими.

Прекрасная Белладолинда пела, аккомпанируя себе на клавесино. Этот полированный ящик на тонких ножках, выписанный по последней, введенной королем моде из Франции, был ненавистен Белладолинде, как еврей инквизитору. Она ударяла розовыми пальчиками по черным клавишам, клавиши тянули рычаги, рычаги щипали струны — получался почти гитарный звон. Но на гитаре можно было играть романсеро и дансас, а из клавесино дозволялось извлекать только тягучую музыку, придуманную, должно быть, нарочно для того, чтобы вызывать отвращение.

Но что было делать Белладолинде, если ее отец был министром и не терпел ни малейших отступлений от королевских указаний?

И она прилежно смотрела в ноты, ударяла пальчиками по клавишам и пела, и была настолько увлечена дребезгом струн, что, увидев вошедшего виконта до Заборра, решила не сразу заметить его появление. Ей пришлось доиграть и допеть до конца каденции, а ему — дослушать.

Затем Хайме — в строгом соответствии с правилами куртуазного обхождения — пылко воскликнул:

— Ах, сколь восторга изведал я, слушая вас, владычица моего сердца!

Прекрасная Белладолинда, застигнутая врасплох, всплеснула руками. Поднявшись из-за ненавистного клавесино, она присела, потупив глазки, и возразила Хайме в том смысле, что ее игра никак не может вызвать восторга. Хайме, как и полагалось, настаивал. Затем она пригласила юного виконта в зал для игры в серсо.

Эта игра недавно была введена при дворе по распоряжению короля. Вообще король много трудился, прививая грубоватому кастеллонскому дворянству хорошие манеры. Дворянам нововведение не очень-то нравилось: ловить ярко раскрашенной деревянной шпагой соломенное колечко — не рыцарское занятие. Но Хайме знал, что хитрые французы этой забавой совершенствовали благородное искусство фехтования, упражняя верность глаза и точность руки.

Ему понравилась грациозность и легкость движений Белладолинды, и он так и сказал.

— Ах, что вы, виконт! — ответила девушка, зардевшись. — А вот вы, наверное, изрядный фехтовальщик.

Хайме начал было развивать ответный комплимент, но запутался в чрезмерно длинной фразе и умолк. Белладолинда вдруг погрустнела. Она отошла к окну и тихонько сказала:

— Я слышала от отца, виконт, что вы хотите переплыть океан, — это правда?

— Истинная правда, прекрасная донселла.

Он тоже подошел к раскрытому окну. Взгляд его скользнул поверх плоских городских крыш, отыскивая желто-серую ленту Риу-Селесто. Река отсюда не была видна, затерянная среди скучных домов. Но Хайме знал, что она где-то рядом.

— Каждый день одно и то же, одно и то же… — еще тише сказала Белладолинда. — Как бы я хотела, дун Хайме, уплыть с вами за океан…

Хайме посмотрел на нее с радостным изумлением: вот живая душа, которая его понимает! Повинуясь внезапному порыву, он схватил девушку за руку.

— Белладолинда! — воскликнул Хайме.

Ох, как много собирался он ей сказать, — но в эту минуту над кастеллонской столицей поплыли медные голоса колоколов.

— Какой ужас! — Белладолинда выдернула ручку из руки Хайме. — Звонят, а я еще не готова! Виконт, вы не откажетесь подождать меня?

И она, прошуршав юбками, упорхнула, как птичка.

Ангельская сладость колоколов церкви святого Пакомио, глухие, далекие тона колокольни отцов-бенедиктинцев, потом — прочие городские колокола переливчатым хором восславили господа, призывая к праздничному богослужению добрых католиков и повергая в страх еретиков.

В течение всего богослужения Хайме то и дело косился на нежный профиль Белладолинды и чувствовал себя необыкновенно, возвышенно счастливым, когда девушка вознаграждала его быстрым ответным взглядом.

Выходя из церкви святого Пакомио, он обмакнул руку в святую воду и подал Белладолинде, чтобы она омочила пальчики в его ладони.

На площади возвышались устройства для примирения с господом. Вокруг толпилась чернь, сдерживаемая алгвасилами. Праздничная толпа была весела — потому что сегодня знатные сеньоры пригоршнями кидали мелкие монеты, и еще потому, что лучшее удовольствие для истинного католика — видеть, как святая инквизиция примиряет еретиков с господом.