Только один год. Лишь одна ночь (сборник) - [59]

– Ну, что у нас сегодня? – спрашивает Макс на лондонском кокни. Она, как и я, полукровка; ее отец – голландец из Суринама, а мать из Лондона. Когда она слишком много выпьет, кокни слышно лучше, но в роли Розалинды Макс говорит, как английская королева.

– Сегодня разбирают хореографию драки, – отвечаю я.

– Хорошо. Надеюсь, этот мерзавец получит как следует, – со смехом говорит она и проводит рукой по своему ежику. – Хочешь, попозже порепетируем? Когда дело дойдет до техники, времени уже не будет.

Вскоре мы переместимся на улицу, в амфитеатр парка Вондела – на последние пять технических и костюмированных репетиций. После этого спектакль будут ставить здесь по выходным в течение полутора месяцев. Через две недели у нас малая премьера, потом, в субботу, большая. Для остальных это кульминация всех репетиций. Нас с Макс просто рассчитают, и мы совсем перестанем походить на членов труппы. Линус велел нам выучить наизусть всю пьесу и расстановку и сказал, что на первой технической репетиции мы будем дублировать Йеруна и Марину. Ближе к настоящей игре нас не допускают. Ни Линус, ни Петра ни разу не дали нам личного указания, не попросили что-либо прочесть, не разъяснили ни одного аспекта пьесы. Но мы с Макс непрерывно репетируем вдвоем. Наверное, это позволяет нам чувствовать себя задействованными в постановке.

– Давай сыграем, где Ганимед? Ты же знаешь, это мое любимое, – говорит Макс.

– Это потому, что там ты мальчик.

– Ну, конечно. Мне нравится, когда Розалинда дает волю мужчине в себе. Вначале она такая простушка.

– Ничего не простушка. Она просто влюблена.

– Влюбилась с первого взгляда. – Макс закатывает глаза. – Простушка. Она куда мужественнее, когда притворяется мужиком.

– Иногда проще притворяться кем-то другим, – отвечаю я.

– Ну, надо думать. Поэтому, блин, я и решила стать актером. – Она смотрит на меня и фыркает от смеха. Мы можем выучить всю пьесу. И расстановку. Мы придем на репетицию. Но мы не актеры. Мы просто запасные.

Макс вздыхает и вскидывает ноги, чем заслуживает молчаливый упрек от Петры, после чего ее отчитает еще и Линус, или Подхалим, как она его прозвала.

На сцене Йерун спорит с хореографом.

– Мне это не подходит. Не аутентично, – говорит он. Макс снова закатывает глаза, но я прислушиваюсь. Это случается буквально через день, Йерун «не чувствует» движений, Петра их изменяет, но Йеруну и новый вариант не подходит, так что она в большинстве случаев возвращается к первоначальному варианту. Мой сценарий весь испещрен стрелками, перечеркиваниями, что-то стерто, это как карта, по которой Йерун ищет себя.

Марина сидит на лежащих на сцене бетонных блоках рядом с Никки, которая играет Селию. Они со скучающими лицами смотрят на постановку драки. Марина замечает, что я за ними наблюдаю, и мы обмениваемся сочувствующими взглядами.

– Я все видела, – говорит Макс.

– Что?

– Марина. Она тебя хочет.

– Она меня даже не знает.

– Может, и так, но вчера в баре ее глаза говорили тебе «трахни меня».

Каждый вечер после репетиции почти вся труппа идет в бар за углом. Мы с Макс либо из дерзости, либо из мазохизма ходим с ними. Обычно мы оказываемся вдвоем за деревянной барной стойкой либо за столиком с Винсентом. За большим столом нам с Макс никогда места не хватает.

– Не было такого.

– Ну, на кого-то из нас она так смотрела. Я в ней ничего лесбийского не улавливаю, но с этими голландками не поймешь.

Я смотрю на Марину. Она смеется над чем-то, что сказала Никки, а Йерун и Чарльз, борец, репетируют с хореографом имитацию ударов.

– Разве что тебе самому девушки не по душе, – продолжает Макс, – но в тебе я таких флюидов тоже не замечаю.

– Девушки мне нравятся.

– Почему же ты из бара уходишь со мной?

– Ты разве не девушка?

Макс закатывает глаза.

– Извини, Уиллем, ты хоть и очаровашка, с тобой у нас ничего не получится.

Я смеюсь и смачно целую ее в щеку, она излишне театрально вытирает ее. На сцене Йерун пытается нанести псевдоудар по Чарльзу и спотыкается. Макс хлопает.

– Поосторожнее со своей подагрой, – кричит она.

Петра резко поворачивается, стреляя недовольным взглядом. Макс делает вид, что внимательно изучает сценарий.

– К черту всю эту репетицию, – шепчет она, убедившись, что Петра снова сосредоточилась на происходящем на сцене. – Давай напьемся.

Этим же вечером в баре Макс спрашивает.

– Так почему?

– Почему что?

– Ты не цепляешь девчонок. Если уж не Марину, то кого-нибудь из мирных жительниц в баре.

– А ты? – интересуюсь я.

– А кто сказал, что я – нет?

– Макс, мы же вместе каждый вечер уходим.

Она вздыхает; это вздох намного более взрослого человека, чем Макс, хотя она всего на год старше меня. Поэтому она и не против посидеть на скамейке запасных. Мое время еще придет. Она делает рубящее движение в районе груди.

– У меня сердце разбито, – говорит она. – На лесбах все очень медленно заживает.

Я киваю.

– Ну, так, а ты что? – снова спрашивает Макс. – Тоже сердце?

Иногда я думаю, что примерно так и есть – все-таки я никогда столько не изводился из-за девчонки. Забавно, но с того дня, проведенного в Париже с Лулу, я восстановил отношения с Бруджем и друзьями, съездил к матери, мы с ней снова начали разговаривать, и теперь я живу у дяди Дэниэла. И играю. Ну ладно, может, последнее не совсем верно. Но зато не случайно. И вообще мне в целом лучше. Впервые с тех пор, как умер Брам, и в какой-то мере лучше, чем и до того. Нет, Лулу не разбила мне сердце. Может, косвенным образом, наоборот, вылечила.