Дядя Сэм выдал нас на следующий день. Вечерние газеты вышли с большими заголовками, не предвещавшими ничего доброго: «Черная Пятница на Нью-Йоркской Бирже». В телеграммах сообщалось, что на Нью-Йоркской бирже паника, все ценности начали катастрофически падать, и что дельцы на Волл стрит выбрасываются из окон… Примеру самоубийц мы не последовали, но на утро из банка пришло письмо с извещением, что акции Рио Тинто упали больше чем на десять процентов, что счет наш оказался без покрытия, и что если мы не внесем немедленно еще 3.000 франков, бумаги будут проданы по курсу дня.
Денег мы не внесли и дальнейшая судьба Рио Тинто, лишенного нашей финансовой поддержки в самый критический момент своего существования, мне неизвестна.
В результате этой биржевой флюктуации Яков Яковлевич перестал заходить ко мне в комнату и сообщать о положении рынка… Я теперь глубоко убежден, что крах 1929 года и последовавшая за ним долголетняя мировая депрессия были вызваны нашей безудержной биржевой игрой. Сколько месяцев подряд Биржа повышалась, люди богатели, и стоило нам купить Рио Тинто, как начался крах и всё полетело вверх тормашками… Очевидно, эта операция и была той каплей, которая переполнила чашу и вызвала немедленную катастрофу.
Я счел долгом облегчить свою душу для того, чтобы ознакомить экономистов и будущих историков с подлинной причиной мировой депрессии двадцать девятого года.
В штате Майн, даже летом, выдаются очень холодные дни. С утра небо бывает особенно синим, воздух прозрачно-хрустальным и в тени — холодок, словно где то поблизости расположены снежные поля. От такого утреннего холода, наполнившего ее комнату, Флоренс Томсон проснулась особенно рано. На мгновенье зажмурилась, — от яркого света, бившего прямо в глаза, от радости жизни: она была очень молода и каникулы только начинались. Впереди было длинное лето, — чтение, купание в ледяной воде океана, которая сразу обжигала тело, прогулки в сосновом лесу, где среди прошлогодних щепок и хвороста, оставленного лесорубами, густо росли малина и ежевика.
До утреннего завтрака оставалось много времени. Можно было еще понежиться в постели, свернувшись клубочком, стараясь согреться под одеялом. Но Флоренс откинула его, пересилив лень, сунула ноги в туфли и подошла к окну, на ходу натягивая на себя халатик. Под окном она увидела такой знакомый и привычный вид: бурые скалы, обнажившиеся во время ночного отлива, с приросшими к ним черными раковинами и крошечными морскими улитками, узкий песчаный берег, на котором умирали водоросли, сильно пахнувшие йодом, а затем начиналось очень зеленое и холодное море.
В заливе увидела она рыбачью лодку. Это Сэм Вудворт, живший по соседству, объезжал расставленные с вечера свои ящики-ловушки для лобстеров. У каждого буйка лодка останавливалась, и Вудворт принимался за работу. Сначала втаскивал в лодку деревянный буек, потом начинал драйвить канат, — мокрый, поросший зеленой травой и скользкий. Вода, от которой быстро леденели руки, лилась с каната на дно лодки и на высокие резиновые сапоги рыбака. Наконец, на поверхности показывался продолговатый ящик. Самюэль поднимал его на борт одним рывком, копошился на дне, бросая в бочку темно-коричневых, почти бурых лобстеров, отчаянно работавших клешнями. Потом корзинка с подвешенным к ней камнем снова отправлялась на дно, а лодка уходила к следующему буйку.
Всё это было знакомо с детства, и всё это Флоренс любила больше всего на свете. Она родилась в этом самом доме на берегу океана, прожила в нем большую часть своей короткой жизни и уезжала только в колледж, зимой. Еще было свадебное путешествие во Флориду, — короткое и такое неудачное, что она вернулась домой одна. Роман и брак оказались ошибкой. С тех пор прошло три года. Флоренс не знала, что стало с ее бывшим мужем и старалась о нем не вспоминать. Особенно не хотелось ей думать о нем в это солнечное июньское утро, — все вокруг напоминало о детстве, о том счастливом времени, когда это еще не вошло в ее жизнь и когда она не знала, что по ночам можно плакать от тоски и обиды.
Она медленно обошла комнату, потрогала почему-то корешки своих книг на полке, легко провела рукой по дубовому, до блеска натертому воском столу, потом села в кресло у дверей и снова взглянула в окно, на котором слегка шевелились белые, кисейные занавески.
В окне она увидела голову человека, пристально смотревшего на нее.
* * *
Собственно, это было не живое существо, а призрак, — непонятный, но имевший определенную и точную человеческую форму. Каким то странным образом солнечные лучи насквозь проходили через его тело. Оно было метафизическим, несуществующим, и в то же время присутствие его ощущалось в комнате настолько отчетливо, что Флоренс хотела закричать. На мгновенье ей стало очень страшно.
— Может быть, подумала Флоренс, я сплю, и всё это мне снится, — и эта комната, и видение в окне?
Флоренс выждала немного и начала внимательно вглядываться в незнакомца. Он стоял неподвижно, слегка наклонив голову. Человек казался ей высоким, сухощавым, не особенно молодым, и глаза у него были грустные и внимательные. Видение пугало ее, становилось невыносимым, и она решила проснуться, ущипнула руку, почувствовала боль, но человек не исчез, продолжал стоять в окне и только на лице его появилась легкая улыбка. Тогда она позвала, и в комнату почти тотчас же вошла ее мать: «Доброе утро, какой прекрасный день, Флоренс! Завтрак будет готов через десять минут. Кухарка спекла твои любимые булочки…»
