Только море вокруг - [51]

Он бросился к выходу, столкнулся в дверях с Закимовским и помчался по коридору. А Егор Матвеевич, даже не поглядев вслед американцу, не выругав его, ворвался в кают-компанию и, всклокоченный, задыхающийся, пылающий от возбуждения, закричал так, что, кажется, мигнул свет в электрических лампочках на потолке:

— Никанорыч! Лешка! Не слышали? Москва, братцы мои, Москва…

Симаков прыгнул к нему, схватил за плечи.

— Что? Что, Москва? Говори!

— Расколошматили к чертовой матери фашиста! Сам, своими ушами только что в радиорубке слышал: так наложили по шеям под Москвой, что эти сволочи прут и прут без оглядки, давай бог ноги!

Минуту спустя в кают-компанию вихрем ворвался такой же возбужденный радист Горелов. Раскрыл рот для ликующего крика, да так и замер на пороге, не в силах отвести глаз от трех друзей, отплясывающих какой-то невиданный, полный бурной радости танец. А за спиной радиста уже гремел по коридору, по трапам, по палубам корабля оглушительный топот всего экипажа.

Глава седьмая

Стоянка в Скапа-Флоу была короткой, — не стоянка, а непродолжительное ожидание, пока союзный конвой закончит приготовления к выходу в море. «Коммунару» отвели место в дальнем углу обширной бухты, но на берег моряков не пустили, вежливо сославшись на карантин в базе, хотя истинная причина запрета была ясна и без этой ссылки: англичане не хотели, чтобы советские моряки видели, что у них делается здесь.

Так и стоял пароход почти сутки в тихом углу военно-морской базы, дразня экипаж близким, но недоступным чужим берегом. Даже уголь англичане привезли на барже, даже питьевую воду доставили на специальном судне, а заказанные артельщиком продукты — на портовом буксире. Эта оскорбительная изоляция была особенно неприятна после долгого изнурительного перехода из Сан-Франциско на юг, к Панамскому каналу, потом в Атлантику и, наконец, через океан к берегам чопорной, оказавшейся столь негостеприимной Великобритании. Ладно, хоть все обошлось — без штормов, без встреч с немецкими подводными лодками.

— Вроде бы мы в кино, — с неприязнью проворчал Яблоков, сплевывая за борт. — Стой и гляди на эту их лужу. Хоть бы по кружке пива догадались привезти.

— Пива? — несмешливо покосился на матроса Закимовский. — Ты бы еще джаз заказал. Вот бы отвел душеньку, а?

Матросы захохотали, представив себе такую картину: неповоротливый тюлень Митька Яблоков — и вдруг пытается кружиться в танце с хрупкой англичанкой! Даже вытянутое, всегда озабоченное лицо радиста Горелова перекосилось от смеха: ну и танцор!

Яблоков не обиделся на подначку Егора Матвеевича, не ответил на нее. Да и что возразить, что ответить? Попробовал он потанцевать в Сан-Франциско в ресторане с одной симпатичной девушкой, да так и взгромоздился на ее ножку своею сорок шестого размера, сто бедную партнершу чуть не замертво унесли на стул.

…В море вышли часа за три до рассвета, после того как военный буксир всю ночь таскал «Коммунара» в непроглядной темноте по незримой акватории базы. Так продолжалось до тех пор, пока в полукабельтове впереди не засиял тусклой звездочкой над самой водой чуть заметный гакобортный огонек какого-то судна. И едва успел буксир уйти, как поступило, наконец, долгожданное приказание командора конвоя:

— Малым ходом следовать все вдруг!

Двигались медленно, словно наощупь, ориентируясь на огонек идущего впереди. Ведерников нервничал: в такую темень или сам врежешься в борт соседа, или тебя покалечат. Маркевич мысленно хвалил англичан: мудро выбрали время, ни самолетам-разведчикам, ни подводным лодкам противника караван не обнаружить. Лагутин, отстояв вахту, приткнулся и задремал на коротком жестком диванчике в штурманской рубке: а вдруг понадоблюсь? Симаков шагал и шагал до самого рассвета по спардеку, то и дело передергивая костлявыми плечами от холодного, сырого и пронизывающего ветра; отсюда и до мостика, и до машинного отделения рукой подать…

Хмуро и неохотно начинался пасмурно-серый рассвет, — настолько неохотно, что казалось, не наступит он никогда. И все же первые признаки его успокаивающе подействовали на Бориса Михайловича. «Чего я, собственно говоря, волнуюсь? — думал он. Расхаживая по мостику. — Автономный переход до Скапа-Флоу окончился, слава те господи, благополучно, и теперь с меня ни при каких обстоятельствах спроса нет. Кто я сейчас? Единица в конвое, и только. Подчиняйся командору, выполняй, что приказывают, вот и вся недолга. Случись что — не мне, а ему отвечать. Ну-ка, что на курсе?»

Он прошел в рулевую рубку, бросил взгляд на компас: так-так, шли сначала на вест, теперь повернули к норд-весту. Интересно куда? Надо прикинуть на карте.

В штурманской рубке, скрючившись в три погибели, мирно посапывал на диванчике Семен Лагутин. Ведерников нахмурился, увидав его, но будить не стал. Прошел к столу, склонился над картой, взял циркуль. Норд-вест, а? Огибаем Ирландию? Возможно… «А я бы проливом Норс Чаннель прямо на норд проскочил, — прикинул он. — Миновал мыс Мэллин и по десятому меридиану — на чистый норд, до траверса Фарёвэр: и прямее, и ближе. Оттуда лег курсом на остров Медвежий, и — ищи-свищи нас в Норвежском море! Ни самолетам немецким туда не добраться в такое позднее время, ни лодкам ихним: там, небось, сейчас льдов полно, куда к черту подводникам во льды соваться».