Только море вокруг - [4]

В дальней комнате послышался глухой и тяжелый бой часов. Насчитав семь ударов, Маркевич вскочил с постели, схватил китель. Что если не к девяти, а сейчас пойти в клуб, посмотреть, как они репетируют? Забраться в зрительный зал, в уголок — не прогонят же!

Маргарита Григорьевна выбежала из кухни, услыхав, как он в прихожей натягивает пальто.

— Вы куда? — встревожено спросила она. — Уходите? Почему?

— Проветриться хочу, духота, — смутился Алексей. — Голова разболелась. Я не долго, я скоро вернусь…

— А в клуб зайдете? За Мусенькой?

Даже в полумраке прихожей голос тещи, одутловатое, оплывшее лицо ее показалось показались Маркевичу такими взволнованными и настороженными, что он ответил первое пришедшее на ум:

— Пройдусь на судно, а к девяти в клуб. Муся сама так просила.

— Ну что ж, идите…

«Чего она всполошилась? — думал Алексей, шагая к Поморской улице, к интерклубу. — Не взбрело же ей в голову, что я отправляюсь в кабак?»

От этой мысли стало смешно: мадам Невецкая почему-то всегда ожидает от него самого наихудшего. Впрочем, пусть думает, что угодно, ему какое дело…

Клуб знакомо шумел разноязыкими голосами иностранных моряков. Было дымно от сигарет и трубок, в танцевальном зале барабанил по клавишам рояля очередной доброволец-тапер, и под неистовый грохот его как-то нелепо и однообразно топтались в фокстроте десятки пар. Алексей усмехнулся: ну и веселье!

Он прошел в читальную комнату, где за столами сидели и густо дымили трубками и сигаретами более пожилые, уже отплясавшие свое моряки, листая страницы газет и журналов чуть ли не на всех языках земного шара. Но и тут не найдя ничего интересного, направился в зрительный зал.

Дернул дверь и пожал плечом: заперто! Видно, не хотят драмкружковцы, чтобы курильщики и танцоры мешали их репетиции, вот и отгородились. Ничего, есть другой путь на сцену: через артистический вход, прямо за кулисы.

Но на сцене не оказалось ни яркого света рампы, ни драмкружковцев, и лишь высоко над головой тускло горела одинокая электрическая лампочка, свет которой бессильно упирался в глухую черную стену зрительного зала.

— Что за черт? — вполголоса выругался Маркевич. — Где же у них репетиция?

Он не стал больше искать жену, не захотел подниматься на третий этаж, куда, как гласила трафаретка над лестницей, «посторонним лицам вход строго воспрещен». Вместо этого спустился в буфет и, решив скоротать время до девяти за кружкой пива, присел на ближайший свободный стул.

— Леша, давно ли? — послышался из-за соседнего столика знакомый голос, и, взглянув в ту сторону, Алексей увидел уже раскрасневшегося, с подозрительно веселыми глазами Петра Павловича Бурмакина. — А ну, швартуйся к нашему борту, дружище. Давай, давай!

Маркевич тоже обрадовался этой встрече, подошел, захватив с собой стул, сел рядом с Бурмакиным, пожал руки трем его товарищам-морякам.

— Давно вернулся? — спросил Петр Павлович. — Ты, я слышал, старпомом на «Коммунаре»? А помнишь, как я заставлял тебя драить медяшку на «Володарском», первые свои склянки помнишь? Вот потеха!

Он расхохотался — весело, заразительно, так, что даже ямочки-оспинки побелели на кирпично-красном его лице, и принялся рассказывать товарищам о том, как десять лет назад зеленый салажонок, не тертый — не соленый вот этот самый Алешка Маркевич явился матросом второго класса на пароход «Володарский».

— Я тогда старшим был. А стояли мы на ремонте… И вот приходит однажды сей покоритель морей и океанов. Вид у него — ну, будто только-только от мамкиной юбки отцепился. Сосунок, чистый сосунок! Признаться, досада взяла. «За коим лешим, — думаю, — детей присылают?» Однако парнишка вроде решительный, главное — в глазах жадность к судну, пальцы шевелятся, так бы и ухватился за первый попавшийся конец. Нет, — думаю, — надо испробовать. Прогнать всегда успею…

— И прогнал? — спросил один из товарищей Бурмакина, плечистый капитан с седым ежиком волос над широким покатым лбом.

— Нет, не вышло, — вздохнул Петр Павлович будто с сожалением. — Он, брат, на следующее утро такое учудил, что хоть за животики хватайся. Отстоял ночную вахту, надо утренние склянки бить, а он как вжарит тревогу — будь мертвецы на борту, и те вскочили бы! Боцман наш, Петрович, вы ж его знаете, первый тогда в нем определил. Раздолбал, значит, как положено, а потом пришел ко мне и говорит: «Получился человек. К делу морскому жаден, за ночь ладони в кровь изодрал, бухты стального троса перематывая, а хоть бы поморщился». И попросил меня: «Дай, — говорит, — я его сам подраю. Будет матросом первейшего класса…»

— И получился? — спросил тот же седой капитан.

— Хм, смотри сам, — Бурмакин самодовольно усмехнулся. — Старшим помощником плавает, да еще с кем, — с Ведерниковым! Этому черту не каждый угодит!

— Чего доброго, скоро и тебя догонит?

— Обскачет! — Петр Павлович рубанул ребром ладони по краю стола. — Как пить дать, обскачет!

Он будто вспомнил при слове «пить» об Алексее, повернулся к нему всем корпусом, толкнул в плечо:

— А ты почему на сухую, Алеша? И кислый какой-то… Случилось что?

— Да нет, — улыбнулся Маркевич, — ничего не случилось. Слушаю вот, как вы обо мне рассказываете, и даже не верится, что все это было когда-то…