Только б жила Россия - [25]

— Управимся, Петр Алексеевич, не впервой. Токмо вот… не мешало бы кое-какие обозы прихватить. Путь весьма долог, место запустошено свеем…

Меншиков, помнится, подкусил:

— Без тяжестей ни на шаг… Оборо-о-о-она!

И вообще он вел себя странно, придирался, цеплялся чуть ли не к каждому слову.

— Эх, боярство… Когда вы поумнеете, заговорите на просвещенный манир? Нет чтоб сказать: авангард, циркумференция, полк, — нате вам, кушайте: ертаул, околичность, заступ. Ха!

«Что с ним? — думал теперь Борис Петрович. — Не с той ноги встал? Или фельдмаршальская звезда, данная ему, Шереметеву, покоя не дает? Время нешутейное, драка за дракой, — получишь!» — последнее вырвалось у него вслух, и Алексей Курбатов испуганно вскинулся, залопотал невнятное. Шереметев грустно усмехнулся: «Скоро бредить начну… из-за приятелей любезных!»

Послышался цокот копыт. Галопом прискакал Боур, следом подъехали Кропотов и Игнатьев, заговорили, перебивая друг друга.

— Кто-нибудь один, бригадные командиры! — взмолился фельдмаршал. — Ну, о чем грай?

Прибалт Боур, поджарый, белесый, весь прокаленный зноем, махнул нагайкой на далекие шпили митавских замковых башен.

— Еерс-ноод, — обратился он к Шереметеву, видать, не забыв свою службу в шведском войске, и тут же поправился: — Ваше сиятельство, дозвольте атаковать. Сам видел — городок и цитадель можно взять одним ударом!

— Тогда Левенгаупту вовсе труба! — возликовал цыгановатый Игнатьев. — Гарнизон пленим — раз, крепкую занозу выдернем напрочь — два…

— И новыми пушечками обзаведемся, — вставил Кропотов. — То-то господин бомбардир-капитан доволен будет!

Последний довод сильно поколебал Шереметева.

— Может, спробовать, а? Чем черт не шутит… Пушечки-те и впрямь сгодились бы! — молвил он и тут же, как всегда, засомневался. — Нет, милые, нет. Указ-то куда нас нацелил? Как ни крути — самоуправство… Грех на душу не приму!

— Бить свея где только можно — грех? — Игнатьев сердито закусил темный ус. — Не смеши честной народ, господин фельдмаршал!

— Вась-сиясь! — чуть не плача, выкрикнул Болтин. — Фурштатские на лугу сено копнят, и солдатье с ними… Ей-ей, не ждут, вась-сиясь, ворота фортеции нараспашку!

— Ну бог с вами. Готовьте приступ, да поскорее… — Борис Петрович вяло махнул рукой. И вдогон обрадованным бригадным: — А где Левенгаупт, сведали?

— Там! — Боур в нетерпении указал на юго-запад. — Не уйдет, ваше сиятельство, не успеет!

Шереметевский корпус — всеми наличными силами — сдвинулся к Митаве.

Штурм был на редкость упорным и кровопролитным. Спешенные драгуны разметали рогатки перед въездом, смяли караульную роту и, миновав предместье, уперлись в высокий земляной вал, защищаемый тысячью солдат во главе с комендантом Кноррингом. Закипела рукопашная схватка. Шведы яростно огрызались, то и дело переходили в контратаки, оттесняя русских за палисад… С темнотой драгуны, подкрепленные казаками, все-таки вломились в город. На улицах пришлось не легче: каменная теснота, пальба из окон, треск фузей в лоб… Оглушительно рвались гранаты, свистели ядра, посланные с замковых стен, люди падали десятками.

— Жги дома, к черту, выкуривай! — велел Кропотов.

Шведы, задыхаясь и кашляя, посыпались из домов, со всех ног бросились к замку, опоясанному узкой, но довольно глубокой рекой Аа. Ушли немногие.

…Родион Боур сидел на барабане, у полуразрушенного палисада, всматриваясь в город, охваченный пожарами, кидал отрывистое, с легким акцентом:

— Зубов, пьередай господину фельдмаршалу… Порублено фуллблудсов, то есть чистокровных, до шестисот, изрядная часть потонула, на валу взято три пушки, четыре мортиры, одно полковое и восемь ротных знамен. Мушкеты пока не сосчитаны… В плен попали: три капитана, три прапорщика, фельдфебель, дюжина капралов и солдат!

Он с иронией покосился на пленных, — те глядели ошарашенно-удрученно.

— А ведь не привыкли к подобному афронту… Был Эрестфер, были осады на Неве, — и все-таки не привыкли. Впрочем, здешний зверь покрупнее будет, Шлиппенбаху не чета.

— Облупили того, Родион Христианович, расколотим и этого! — Игнатьев подбоченился.

— Надеюсь. — Голос генерал-майора вдруг зазвенел. — Найти мне Кнорринга, непременно! Старый мой друг… фухтелями потчевал не раз!

— Со слов пленных, комендант переоделся в бюргерское платье и дал деру.

— Прозевали!

То же самое Боур услышал из уст Бориса Петровича наутро, когда вместе с отрядом приехал в его ставку, расположенную при сельце Мезотен. Однако речь теперь шла о Левенгаупте, рижском генерал-губернаторе, который со своим войском как сквозь землю провалился. Казаки, калмыки и татары, направленные в разные стороны, после скачки многоверстными кругами наткнулись наконец на его последний бивак. Несколько дохлых лошадей, облепленных гнусом, сизый пепел кострищ, рваные солдатские штаны — вот и все, что осталось от пятитысячного шведского войска…

— Прозевали, Родион Христианович!

Боур потупился, умеряя резкость, готовую слететь с языка: Митава была чуть ли не в кармане, замок непременно сдался бы на аккорд — подоспей пехота… Ну а она, с беззаботно-пьяным Чамберсом, извольте видеть, отстала на дневной солдатский марш! Да и господин фельдмаршал, весьма умный и опытный полководец, рассудил по-своему, вернее, не рассудил никак, держа крупные силы в томительном бездействии.