Только б жила Россия - [20]
11
Солнце над Москвой рассиялось как никогда, било в упор, ничем не замутненное. Островки серого снега по низинам сходили на нет, уступая место ярко-зеленой мураве; наносило духом вызревающих почек: неделя-другая — и развернется трепетный молодой лист…
Перед съезжим двором полка Мельницкого пушкарей остановил караульный.
— Кто будете?
— Артиллеры. Пришли наведать знакомца.
— Не Онуфриева ли? Он про вас напоминал. — Караульный отодвинулся в сторону.
Двор был запружен драгунами, слышалось конское ржанье. Взапуски мелькали скребницы, наводя последний лоск, натужно вертелись точила, от клинков брызгали белые снопы искр. Особенно густо кавалерийский люд прихлынул к возам с обмундировкой, рвал из каптенармусовых рук штаны, рубахи, кафтаны, шляпы, чтобы тут же и переодеться.
В стороне, над медным тазом, приплясывал белобрысенький цирюльник, быстро-быстро щелкал ножницами.
— Ей, кому кудри подровнять? Готовь полушку, обкорнаю по макушку!
— Но-но, не имеешь правое, — гудел иной детина, косясь на разбитного малого. — До плеч, и ни на дюйм выше… артикул-то гласит!
— Знаю, не маленький… — Углядев красную пушкарскую справу, цирюльник встрепенулся. — Громобои? Стригу задарма!
— Отчего так-то? — спросил Макарка-рязанец.
— Оттого! Родитель мой при «Льве» в семисотом служил. С ним и сгинул, царство ему небесное… Ну кто первый?
— Спасибочко. Обрастем — всей ротой притопаем.
Митрия разыскали у офицерских конюшен. Вооружившись иглой, он латал плечо громадины-вороного, искусанного в драке соседом по стойлу. Жеребец, взятый на мундштук, вздрагивал, дико храпел, приседал от боли.
— Потерпи, сам виноват. Дернуло ж тебя с кольца сорваться! — приговаривал Онуфриев. Он сделал последнюю стежку, туго-натуго закрепил суровую нить. — Все, господин фершал. Очередь за пластырем.
Седенький старичок удивленно крутил головой.
— Ох, и сноровист! Шел бы ты к нам, в коновалы, ей-богу.
— Успеется, дяденька.
Нижегородец ополоснул в тазу окровяненные руки, повернулся к артиллерам.
— Здорово, черти, рад незнамо как… Идем в капральство, ноне у нас дым коромыслом. Послезавтра в путь.
— И мы следом, — присказал Макар Журавушкин.
Митрию достался приземистый, в желтоватых подпалинах, меринок с вислой мордой и кривыми ногами; правое ухо было срезано почти под корень.
— У-у, конек-то боевой. Никак палаш порезвился? — высказал догадку Павел Еремеев. — А чего ты сам в отрепках доселе? Эвон там синее выдают, кавалерийское.
— Есть, да не про нашу честь… — Митрий засопел угрюмо. — Ладно, стерпим. Доберем сполна в походе…
— Ага, и ухо накладное — там же! — съязвил рейтарский сын Свечин, подойдя на разговор, и в шутку заслонился руками. — Взнуздай, а то понесет. Зверь, не лошак! Интересно, какой он масти будет… Гнедой? Буланый? Нет, что-то иное.
— Мухортый! — ляпнул Ганька Лушнев, и оба загоготали.
— По скотине и ружжо! — Свечин глумливо ткнул пальцем в притороченный вдоль седла мушкет с раструбом. — Теперь все вороны — твои, монастырский слуга… Ну а свей, допрежь чем упасть, еще подумает!
— Эй, Свечин, твой бутор уносят! — шумнул кто-то, и рейтарский сын опрометью кинулся к частоколу. Добро оказалось на месте — новехонькое, ворсистое, в пересверке пряжек и ремней.
— Супади-то, супади! — стонал Макар Журавушкин, с трепетом ощупывая высокие ботфорты.
— Яловые, понимай березовой башкой! — Свечин вполоборота покивал на игреневую ногайскую кобылку. — А эта какова? Считай, десяток и дали, таких-то, на весь как есть плутонг. Перво-наперво, конечно, дворянским детям… Но ведь и мы не последние сыновья! — Он горделиво подбоченился. — Половине лапотников, ай поболе, топать на вест пешей командой!
— Ваш пострел кругом поспел, — тихо заметил Савоська Титов, стоя рядом с Митрием.
— Без мыла влезет!
Кучки драгун оживились, наперебой загомонили — двором шла легконогая статная девка, неся в руке расписное деревянное ведерко.
— Вологодочка, до нас, до нас… Темнобровая, ух ты-ы-ы!
Савоська всмотрелся внимательнее, и у него екнуло сердце — к ним подходила Дуняшка-маркитантка. Свечин проворно заступил ей дорогу, облапил и тут же отскочил на шаг-другой, потирая забагровевшую скулу.
— Чего дерешься, дура?
— А то! — кратко отозвалась Дуняшка, и артиллерам, в полупоклон: — Здравствуйте, кого не видела… Вот, сбитеньку принесла. Угощайтесь!
Ведерко поплыло по кругу, вернулось пустое.
Вздохнув, маркитантка присела в тень, обок с Савоськой, стрельнула быстрыми глазами, — на него снова, как тот раз, в декабре, накатила странная оторопь. Молчал, будто проглотив язык, бесцельно покусывал сухую травинку.
Она подняла руку, вроде хотела дотронуться до светлых Савоськиных волос, но передумала в самый последний миг, прыснула.
— Вас что, не кормят в школе артиллерной? Может, сенца принесть?
Савоська покраснел, с досадой отбросил травинку. Выручил словоохотливый Макар, кивнул в сторону повозок, над которыми колдовал седоусый каптенармус.
— В поход наладилась, вместе с батяней?
— Нам не привыкать, пушкарь.
— А почему пока в душегрее? Непорядок! Солдат — он и есть солдат, хоть и бабского роду-племени. Говорят, впереди команды выступаете. Правда ай нет? — частил рязанец.
Роман Вениамина Шалагинова рассказывает о крахе колчаковщины в Сибири. В центре повествования — образ юной Ольги Батышевой, революционерки-подпольщицы с партийной кличкой «Кафа», приговоренной колчаковцами к смертной казни.
В книгу члена Российского союза писателей, военного пенсионера Валерия Старовойтова вошли три рассказа и одна повесть, и это не случайно. Слова русского адмирала С.О. Макарова «Помни войну» на мемориальной плите родного Тихоокеанского ВВМУ для томского автора, капитана второго ранга в отставке, не просто слова, а назидание потомкам, которые он оставляет на страницах этой книги. Повесть «Восставшие в аду» посвящена самому крупному восстанию против советской власти на территории Западно-Сибирского края (август-сентябрь 1931 года), на малой родине писателя, в Бакчарском районе Томской области.
Так сложилось, что в XX веке были преданы забвению многие замечательные представители русской литературы. Среди возвращающихся теперь к нам имен — автор захватывающих исторических романов и повестей, не уступавший по популярности «королям» развлекательного жанра — Александру Дюма и Жюлю Верну, любимец читающей России XIX века граф Евгений Салиас. Увлекательный роман «Миллион» наиболее характерно представляет творческое кредо и художественную манеру писателя.
Роман «Коронованный рыцарь» переносит нас в недолгое царствование императора Павла, отмеченное водворением в России орденов мальтийских рыцарей и иезуитов, внесших хитросплетения политической игры в и без того сложные отношения вокруг трона. .
Фронтовики — удивительные люди! Пройдя рядом со смертью, они приобрели исключительную стойкость к невзгодам и постоянную готовность прийти на помощь, несмотря на возраст и болезни. В их письмах иногда были воспоминания о фронтовых буднях или случаях необычных. Эти события военного времени изложены в рассказах почти дословно.
Эти сказки написаны по мотивам мифов и преданий аборигенных народов, с незапамятных времён живущих на морских побережьях. Одни из них почти в точности повторяют древний сюжет, в других сохранилась лишь идея, но все они объединены основной мыслью первобытного мировоззрения: не человек хозяин мира, он лишь равный среди других существ, имеющих одинаковые права на жизнь. И брать от природы можно не больше, чем необходимо для выживания.