Толкин - [3]

Сам Толкин не любил свое первое имя, предпочитая ему второе — Рональд. В июне 1955 года он так объяснял историю своего имени представителям американского издательства «Хоутон-Мифлин»:

«Фамилия моя — Толкин. Фамилия немецкая (из Саксонии) и представляет собой англизированную форму Tollkiehn, то есть „отчаянно храбрый“. Но факт этот столь же обманчив, как любые голые факты, ибо я и вовсе не „отчаянно храбр“, каким мог быть кто-то из моих предков. Эти предки мои эмигрировали в Англию более двухсот лет назад и очень быстро сделались самыми что ни на есть англичанами (не британцами), хотя свою музыкальную одаренность сохранили — этого таланта я, к сожалению, не унаследовал. На самом деле, я куда в большей степени Саффилд — они все из Ившема, что в Вустершире; и своим пристрастием к филологии, особенно к германским языкам, к эпосу, я обязан не кому иному, как моей матушке, которая сама меня обучала (до тех пор, пока я не получил стипендию для обучения в старинной классической школе города Бирмингема). Я действительно, если говорить об Англии, западно-мидлендец. Я чувствую себя дома только в пограничных графствах между Англией и Уэльсом; и я так думаю, что англосаксонский, западный среднеанглийский и аллитерационная поэзия стали для меня детским увлечением и основной сферой профессиональной деятельности столько же в силу происхождения, сколько и в силу различных обстоятельств.

Тем не менее родился я в Блумфонтейне, в Оранжевой провинции, — еще один обманчивый факт, поскольку уже в 1895 г. меня увезли домой, и большую часть последующих своих шестидесяти лет я провел в Бирмингеме и в Оксфорде (если не считать пяти или шести лет в Лидсе). Путешествовал я очень мало, хотя неплохо знаком с Уэльсом, часто бывал в Шотландии (впрочем, никогда — севернее реки Тей), немного знаю Францию, Бельгию и Ирландию. В Ирландии я провел немало времени… Но попрошу заметить, что впервые я ступил на землю „Эйре“ в 1949 г. и нахожу, что и гэльский язык, и самый воздух Ирландии мне абсолютно чужды, хотя последний (не язык) очень даже притягателен»^[8].

В январе 1969 года Толкин вернулся к этой теме в письме Эми Рональдс:

«Зовут меня Джон; имя это среди христиан пользуется и популярностью, и любовью; а поскольку родился я на восьмой день после праздника святого Иоанна Евангелиста, я считаю его своим покровителем, хотя ни отец мой, ни мать даже помыслить не могли о такой папистской ереси, как назвать меня в честь святого. Меня нарекли Джоном, поскольку в семье было принято давать это имя старшему сыну старшего сына. Отец мой звался Артуром и был старшим сыном моего деда Джона Бенджамина от второго брака; однако его старший сводный брат Джон умер, оставив лишь троих дочерей. Так что Джоном суждено было стать мне; и старый Дж. Б. качал меня на коленях как наследника вплоть до самой смерти (в возрасте 92 лет в 1896 г.; мне в ту пору исполнилось только четыре). Отец собирался назвать меня Джон Бенджамин Руэл (от чего бы я теперь не отказался); но мама была уверена, что родится девочка, и, поскольку ей нравились более „романтические“ (и менее ветхозаветные) имена, остановилась на Розалинде. Когда же на свет появился я, до срока, притом мальчик слабенький и тщедушный, Розалинду заменили на Рональда. В те времена в качестве имени в Англии оно встречалось куда реже; на самом деле не припомню, чтобы хоть кто-нибудь из сверстников, будь то в школе или в Оксфорде, приходился мне тезкой, — хотя сегодня, — увы! — оно широко распространено среди преступников и прочих деградировавших элементов. Как бы то ни было, я всегда относился к нему с уважением и с самого раннего детства не позволял сокращать его и искажать… Разумеется, есть еще Руэл. Это (если не ошибаюсь) была фамилия какого-то друга моего деда. В моей семье считали, что она — французская (формально такое возможно); но ежели так, то по странной случайности оно дважды упоминается в Ветхом Завете как второе, никак не объясненное имя Иофора, тестя Моисея…»^[9]

3

В Южной Африке будущий писатель жил недолго, но помнил ее всегда. «Такой опыт, — писал он позже, — остается в памяти, даже если тебе кажется, что это не так. Если твоей первой елкой был всего лишь увядающий эвкалипт и ты постоянно страдал от жары и песка, разбрасываемого сухим ветром, а потом вдруг оказался в тихой деревеньке в Уорикшире, ты начинаешь чувствовать какую-то особенную любовь к Центральной Англии, — там хорошая вода, камни, вязы, маленькие тихие реки и сельские жители».

Эти слова, конечно, не значат, что Толкин однозначно предпочитал сельскую Англию всему остальному миру. В письмах своему младшему сыну Кристоферу, который в 1944–1945 годах служил в Южной Африке, чувствуется горячее желание вернуться туда хотя бы в воображении:

«Как ни странно, все, что ты говоришь, в том числе и нелестное, лишь усиливает во мне неизменную тоску и желание видеть ее (Южную Африку. — Г. П., С. С.) снова. Притом что я дорожу и восхищаюсь узкими тропками, изгородями, шелестящими деревьями и плавными очертаниями изобильных холмистых равнин, более всего волнует меня, более всего радует мое сердце простор; так что я даже готов смириться с каменистой пустошью; на самом деле, кажется, каменистая пустошь мне нравится сама по себе, — всякий раз, как вижу что-то подобное. Сердце мое до сих пор — среди высокогорных скальных пустынь, среди морен и горных руин, безмолвных, если не считать голосок тоненького ледяного ручейка»