Толкиен. Мир чудотворца - [82]

Шрифт
Интервал

Чуть погодя, на Совете у Элронда, когда первые тяжкие испытания уже позади и где отважные путники объединяются в Братство Кольца, перед ними вырисовывается новая опасность — Мория. Вот что вспоминает про это зловещее место Глоин, отец Гимли:

«Мория!.. Мечта гномов Северного края!.. Наши предки стремились к богатству и славе — они вгрызались в горные недра, добывая драгоценные камни и металлы, пока не выпустили на поверхность земли замурованный в огненных безднах ужас».

Позднее некоторые гномы вернулись туда — с тех пор о них не было ни слуху ни духу. Гномы сполна поплатились за свое упорство и трудолюбие, ибо, разворошив горные недра, они пробудили к жизни силы тьмы. На том же Совете у Элронда Гэндальф сообщает своим новоиспеченным собратьям по Кольцу, что извечный враг, черный Чародей из Дул–Гулдура, он же Саурон, — как мы помним, в «Сильмариллионе» он вроде бы сгинул безвозвратно, — вновь ожил и собирается с силами. Затем Гэндальф читает зловещим голосом надпись на Кольце, и слова его гулко раскатываются по залу:

«…и содрогнулись могучие стены замка, и подернулось дымкой яркое солнце…»

Однако ж это отнюдь не последнее роковое наваждение — далеко впереди маячит грозный призрак Саруманова Изенгарда, некогда возведенного нуменорцами: исходящая оттуда угроза — в конце 2–го тома — разбудит онтов. А пока известно только, что в Изенгарде затаились волколаки да орки, и оттуда денно и нощно валит дым.

И здесь самое время вспомнить еще об одном проявлении ужаса — загрязнении рек, повальной вырубке деревьев и клубящихся дымах. Все это — результат злодеяний, исходящих из Мордора, оплота самого зла. Толкиен, наблюдавший собственными глазами за тем, как «модернизируется» милая его сердцу старая добрая английская деревня, говаривал: «Вот вам и Мордор — он вокруг нас». По его глубокому убеждению, физическое истребление уголков природы было равнозначно духовному растлению или, хуже того, открытому насаждению зла. Это — своего рода проклятие, обернувшееся загрязнением и гибелью природы в «Оскверненной Хоббитании». И тут Толкиен выступает в роли своеобразного эколога–духовника, для которого норма существования традиционного мира подразумевает чистоту воздуха, водных источников, да и всей природы в целом. На Совете у Элронда Гэлдор говорит:

«…Враг, как мы уже не раз убеждались, властен даже над первозданной природой».

Впрочем, Саурон и его тайный соперник Саруман рассчитывают и на помощь «новообращенных» зверей. Так, например, за братьями по Кольцу неусыпно следят птицы:

«…когда они проносились над лощиной, их тень на мгновение закрыла солнце, и тишину вспорол громогласный карк, тут же заглушенный хлопаньем крыльев»

Арагорн с Гэндальфом догадываются, что каркающие полчища будут следить за ними в оба, а значит, им, путникам, опасно даже разводить огонь.

Великий хаос охватывает и природу: как это зачастую случается у Толкиена, она сопротивляется, когда ощущает, что на нее воздействуют силы зла. Так, пытаясь одолеть Карадрасский перевал, путники попадают под сплошной снегопад, и дальнейшее продвижение оборачивается для них сущей пыткой:

«Небо сплошь затянули тучи, и путников накрыла черная тьма. Лица обжигал ледяной ветер. К полуночи извилистая, чуть заметная тропка вывела путников на узкий карниз — справа от них, в круговерти ветра, угадывалась пустота глубокой опасности, а слева вздымалась отвесная стена… Вскоре Фродо почувствовал на лице холодные уколы редких снежинок, а потом началась сильная метель».

Путники понимают — происходит что–то странное, ведь здесь снега не бывает даже зимой. Боромир даже вопрошает:

«Так, может быть, это лиходейство врага?.. У нас поговаривают, что в Изгарных горах он повелевает даже погодой. Правда, они принадлежат ему, а Мглистый хребет—далеко от Мордора. Но могущество врага постоянно растет».

На что Гимли коротко замечет:

«Длинные же он отрастил себе руки, если способен перебросить метель из северных земель в южные».

И Гэндальф тут же вторит ему:

«Длиннее некуда».

Ужас охватывает путников, когда им чудится, что скалы кругом издают странные звуки, а затем «…камни с грохотом падали в черную пропасть; временами раздавался тяжелый грохот, и сверху низвергались огромные валуны».

Боромир встревожен уже не на шутку, но Гимли, стараясь ободрить его, говорит, что «эльфы назвали Карадрас Кровожадным задолго до появления врага».

Продвигаться вперед становится почти невозможно — Толкиен вдруг превращает гору в живое существо, как он это порой делал с деревьями и могильными холмами:

«…путников оглушил раскатистый грохот, и откуда–то сверху посыпались камни, взвихрившие облако снежной пыли… Гора, казалось, успокоилась, как бы удовлетворенная отступлением пришельцев: начавшийся было камнепад иссяк, а тучи, закрывавшие перевал, рассеялись».

В заключение Толкиен коротко замечает: «Багровые ворота оказались закрытыми».

И братьям по Кольцу ничего не остается, как идти дальше через подземелья Мории — путем не менее опасным, чем через горы.

Но, чтобы проникнуть в Морию, нужно знать пароль. И тут, едва они входят в заветные ворота, как длинное щупальце, точно у спрута из «Тружеников моря» Гюго, обвивается вокруг ноги Фродо, хранителя Кольца. Впрочем, об этой странной, чудовищной твари мы упоминали в «Бестиарии». Затем путники проникают, выражаясь словами Боромира, в самую Черную Бездну. И вскоре попадают в Летописный чертог, где узнают зловещую историю Мории и сталкиваются с не менее страшными тварями. Это, тут же смекает Гэндальф, орки, а с ними черные урхи из Мордорских земель и гигантский пещерный тролль. Завязывается бой — Фродо бьется храбро, как и его товарищи, — затем происходит легендарная стычка Гэндальфа с Барлогом — самая ужасная схватка в произведениях Толкиена. Не случайно Гэндальф, предчувствуя беду, отрешенно вздыхает:


Рекомендуем почитать
Властелин «чужого»: текстология и проблемы поэтики Д. С. Мережковского

Один из основателей русского символизма, поэт, критик, беллетрист, драматург, мыслитель Дмитрий Сергеевич Мережковский (1865–1941) в полной мере может быть назван и выдающимся читателем. Высокая книжность в значительной степени инспирирует его творчество, а литературность, зависимость от «чужого слова» оказывается важнейшей чертой творческого мышления. Проявляясь в различных формах, она становится очевидной при изучении истории его текстов и их источников.В книге текстология и историко-литературный анализ представлены как взаимосвязанные стороны процесса осмысления поэтики Д.С.


Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций

До сих пор творчество С. А. Есенина анализировалось по стандартной схеме: творческая лаборатория писателя, особенности авторской поэтики, поиск прототипов персонажей, первоисточники сюжетов, оригинальная текстология. В данной монографии впервые представлен совершенно новый подход: исследуется сама фигура поэта в ее жизненных и творческих проявлениях. Образ поэта рассматривается как сюжетообразующий фактор, как основоположник и «законодатель» системы персонажей. Выясняется, что Есенин оказался «культовой фигурой» и стал подвержен процессу фольклоризации, а многие его произведения послужили исходным материалом для фольклорных переделок и стилизаций.Впервые предлагается точка зрения: Есенин и его сочинения в свете антропологической теории применительно к литературоведению.


Поэзия непереводима

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Творец, субъект, женщина

В работе финской исследовательницы Кирсти Эконен рассматривается творчество пяти авторов-женщин символистского периода русской литературы: Зинаиды Гиппиус, Людмилы Вилькиной, Поликсены Соловьевой, Нины Петровской, Лидии Зиновьевой-Аннибал. В центре внимания — осмысление ими роли и места женщины-автора в символистской эстетике, различные пути преодоления господствующего маскулинного эстетического дискурса и способы конструирования собственного авторства.


Литературное произведение: Теория художественной целостности

Проблемными центрами книги, объединяющей работы разных лет, являются вопросы о том, что представляет собой произведение художественной литературы, каковы его природа и значение, какие смыслы открываются в его существовании и какими могут быть адекватные его сути пути научного анализа, интерпретации, понимания. Основой ответов на эти вопросы является разрабатываемая автором теория литературного произведения как художественной целостности.В первой части книги рассматривается становление понятия о произведении как художественной целостности при переходе от традиционалистской к индивидуально-авторской эпохе развития литературы.


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.