Толкиен. Мир чудотворца - [72]

Шрифт
Интервал

«Будь начеку! Неизвестно, какие у нее намерения».

Так, мало–помалу Боромир все больше сторонится своих собратьев:

«Я–то и один пойду в Минас–Тирит, это мой долг», — говорит он. И уже более решительно прибавляет:

«Если Кольцо необходимо уничтожить, то силой оружия тут ничего не добьешься… Но если необходимо уничтожить врага, то глупо отказываться… — Боромир замолчал, словно до этого он рассуждал сам с собой, а теперь вдруг понял, что говорит вслух…»

Вот когда «Фродо встревожили слова Боромира. Глупо отказываться, начал гондорец… От чего? Может — от Кольца Всевластья? Фродо вспомнил, что на Совете у Элронда он уже заводил об этом разговор, но Элронд тогда же ему все объяснил, и он как будто бы понял, в чем дело. Хоббит с надеждой взглянул на Арагорна, однако тот, погруженный в раздумье, видимо, просто не слушал Боромира…»

Итак, пока только главный хранитель Кольца догадывается, какие мысли не дают покоя Боромиру.

Между Арагорном и Боромиром идет борьба за главенство.

«Боромир долго спорил с Арагорном. Однако, убедившись, что Фродо и остальные решили идти вдоль реки, сказал: — Гондорцы не привыкли сворачивать в сторону, когда их друзей ждет нелегкий путь. Я помогу вам перенести лодки, а потому вместе спустимся к Скалистому… Но потом сразу же уйду на запад — один, если я недостоин попутчиков».

Однако ворчун Боромир еще не сказал своего последнего слова.

Спустя некоторое время Фродо уединился, чтобы принять окончательное решение, куда идти дальше.

«Внезапно ему стало не по себе: чей–то взгляд в спину оборвал, скомкал его раздумья. Он торопливо вскочил, оглянулся — и с невольным облегчением увидел Боромира. На лице гондорца застыла чуть напряженная, но добрая улыбка».

Но в этой дружеской улыбке явно угадывается недоброе: Боромир предлагает Фродо принять единственно верное решение вместе с ним. И вдруг просит Фродо показать ему Кольцо еще раз — при этом хоббит замечает «странный блеск в глазах Боромира». И вот наконец гондорец говорит начистоту:

«…все эти эльфы и маги — для самих себя. Быть может, они действительно станут злодеями, если к ним попадет Кольцо… Но нас, людей из Минас–Тирита, которые вот уже много лет защищают Средиземье от Черного Властелина, не превратишь в злодеев! Нам не нужна власть над миром и вражья магия. Мы хотим сокрушить всеобщего врага, чтобы отстоять свою свободу — и только. Но заметь, как удивительно все совпало: сейчас, когда силы у нас на исходе, снова нашлось Великое Кольцо — подарок судьбы, иначе не скажешь! К победам приводят лишь решительность и бесстрашие. Ради победы в справедливой битве отважный воин должен быть готов на все. Чего не сделает воин для победы — истинный воин? Чего не сделает Арагорн? А если он откажется — разве Боромир дрогнет в борьбе? Кольцо Всевластья даст мне великое могущество. Под моими знаменами соберутся доблестные витязи из всех свободных земель — и мы навеки сокрушим вражье воинство!

Так нет же, — тут же восклицает Боромир, — они хотят лишиться Кольца! Именно лишиться, а не уничтожить его — ибо если крохотный невысоклик слепо сунется в темный Мордор, то враг неминуемо завладеет своим сокровищем!»

И снова у Толкиена человеком овладевает искушение, которому оказались неподвластны хоббиты — Бильбо с Фродо. Отказ прибегнуть к всесокрушающему оружию связан с нравственно–этическим запретом и одновременно с великим космологическим принципом — не применять оружие в борьбе со злом. Однако люди этого решительно не могут взять в толк, или не хотят. Услышав отказ Фродо, Боромир выходит из себя и уже едва ли не оскорбляет хоббита:

«Глупец! Упрямый глупец! Ты погибнешь сам — по собственной глупости — и погубишь всех нас… Оно могло стать моим! Оно должно стать моим! Отдай его мне!. Жалкий штукарь!.. Теперь я знаю, что у тебя на уме! Ты хочешь отдать Кольцо Саурону — и выискиваешь случай, чтобы сбежать, чтобы предать нас всех! Ну подожди, дай мне только до тебя добраться! Будь ты проклят. Вражье отродье, будь проклят на вечную тьму и смертельный мрак!..»

Так и не сумев убедить обезумевшего Боромира, Фродо надевает Кольцо — и становится невидимым. Только тогда Боромир наконец спохватывается и сознает, что натворил: он «мертво застыл, словно его сразило собственное проклятье, а потом вдруг начал бессильно всхлипывать».

Он взывает к Фродо — но все без толку: хоббита простыл и след. Сэм, вскоре догнавший своего хозяина, говорит, что Боромир явился «растерянный и угрюмый».

Через некоторое время (в начале 2–го тома) Боромир сталкивается один с целой оравой орков, кинувшихся вдогонку за хоббитами… И погибает на руках Арагорна. Но перед смертью он успевает покаяться:

«Я хотел отбрать Кольцо у Фродо. Я виноват. Но я расплатился… Прощай, Арагорн! Иди в Минас–Тирит, спасай наших людей!..»

Ошибка Боромира, как мы уже сказали, стала следствием заблуждений его отца. Так давайте попробуем разобраться, в чем же заблуждался Денэтор, достославный Властитель Гондора?

Перед самой встречей с Денэтором Гэндальф предупреждает Пиппина:

«Это тебе не добродушный старец Теодем. Денэтор — человек совсем иного склада, гордый и хитроумный, высокородный и могущественный властитель, хоть князем и не именуется».


Рекомендуем почитать
Властелин «чужого»: текстология и проблемы поэтики Д. С. Мережковского

Один из основателей русского символизма, поэт, критик, беллетрист, драматург, мыслитель Дмитрий Сергеевич Мережковский (1865–1941) в полной мере может быть назван и выдающимся читателем. Высокая книжность в значительной степени инспирирует его творчество, а литературность, зависимость от «чужого слова» оказывается важнейшей чертой творческого мышления. Проявляясь в различных формах, она становится очевидной при изучении истории его текстов и их источников.В книге текстология и историко-литературный анализ представлены как взаимосвязанные стороны процесса осмысления поэтики Д.С.


Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций

До сих пор творчество С. А. Есенина анализировалось по стандартной схеме: творческая лаборатория писателя, особенности авторской поэтики, поиск прототипов персонажей, первоисточники сюжетов, оригинальная текстология. В данной монографии впервые представлен совершенно новый подход: исследуется сама фигура поэта в ее жизненных и творческих проявлениях. Образ поэта рассматривается как сюжетообразующий фактор, как основоположник и «законодатель» системы персонажей. Выясняется, что Есенин оказался «культовой фигурой» и стал подвержен процессу фольклоризации, а многие его произведения послужили исходным материалом для фольклорных переделок и стилизаций.Впервые предлагается точка зрения: Есенин и его сочинения в свете антропологической теории применительно к литературоведению.


Поэзия непереводима

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Творец, субъект, женщина

В работе финской исследовательницы Кирсти Эконен рассматривается творчество пяти авторов-женщин символистского периода русской литературы: Зинаиды Гиппиус, Людмилы Вилькиной, Поликсены Соловьевой, Нины Петровской, Лидии Зиновьевой-Аннибал. В центре внимания — осмысление ими роли и места женщины-автора в символистской эстетике, различные пути преодоления господствующего маскулинного эстетического дискурса и способы конструирования собственного авторства.


Литературное произведение: Теория художественной целостности

Проблемными центрами книги, объединяющей работы разных лет, являются вопросы о том, что представляет собой произведение художественной литературы, каковы его природа и значение, какие смыслы открываются в его существовании и какими могут быть адекватные его сути пути научного анализа, интерпретации, понимания. Основой ответов на эти вопросы является разрабатываемая автором теория литературного произведения как художественной целостности.В первой части книги рассматривается становление понятия о произведении как художественной целостности при переходе от традиционалистской к индивидуально-авторской эпохе развития литературы.


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.