Толкиен. Мир чудотворца - [65]

То же самое, как мы дальше увидим, можно прочесть и у Толкиена.

Безгрешный человек призван непосредственно участвовать в божественном промысле, и даже больше, чем эльфы у Толкиена:

«Рожденный в святости, человек изначально подлежал всеполному обожествлению и прославлению Богом. Но он хотел стать вровень с Богом, и без Бога, и даже перед Богом, а не за Богом».

В этом и заключается грех Мелкора: исполнившись гордыни и тщеславия, он с самого рождения мира пытается открыто соперничать с Эру. Да и сам человек, с точки зрения Толкиена и церкви, постоянно подвержен искушению грехом:

«Священное Писание и церковная традиция неустанно напоминают, что в истории человечества грех присутствует повсеместно, ибо он всеобъемлющ… Передача первородного греха из поколения в поколение тоже есть тайна, которую нам не дано постичь до конца».

Приведенные выше строки позволяют понять логику распространения сумерек на протяжении всего сюжета «Сильмариллиона»:

«Из–за трагедии, постигшей мир вследствие того, что он покорился власти зла, жизнь человека превратилась в битву… Жестокая битва против темных сил проходит через всю историю рода человеческого»,

равно как и через все истории, рассказанные в «Сильмариллионе» и «Властелине Колец».

Выражение In illo tempore означает далекие благословенные времена, когда человек был един с богами, животными и деревьями. Оно означает первозданный мир, где вещи значили все и не значили ничего. То была эпоха единства, всеобщего очарования, которую не без грусти воспевали Руссо, Гельдерлин, Нерваль и многие другие поэты–романтики, а мы с вами сегодня считаем ее колыбелью человечества.

В свое время Шатобриан написал строки, которые вполне соответствуют романтическо–ностальгическому стилю и обстановке «Сильмариллиона»:

«Ко мне будто снизошел Дух воспоминаний и в раздумье опустился подле меня».

А вот еще:

«И захотелось мне узнать, могут ли ныне живущие народы наделить меня добродетелями или хотя бы пороками своих усопших предков… Что сталось со всеми героями, понаделавшими столько шуму? Время шагнуло вперед — и лик земной преобразился».

Точно так же автор «Рене» и «Аталы»(98) славит «художников и людей, исполненных небесной благодати и поющих под звуки лиры хвалу богам и народам, почитавшим законы, веру и гробницы предков».

В древнегреческих мифах эта благословенная эпоха сродни золотому веку, а в индуистской мифологии — сатья–юге. В иудео–христианской традиции эпоха эта соответствует началу мира, когда человек пребывал в раю, в «детском саду» — словом, когда он еще не совершил непоправимой ошибки.

Творчество Толкиена от начала до конца глубоко пронизано этими первозданными идеалами. Толкиен испытывает неутолимую ностальгию по древним временам и пытается при первой же возможности снова и снова окунуть нас в благодатную купель времен первозданных. Он это делает не раз в «Сильмариллионе» или в чудесной сцене появления в Лориэне, во «Властелине Колец», когда хоббитам и их спутникам открываются истинные loca amoena, сокрытые в священной обители очарования Кветлориэне, где правит эльфийская чаровница Галадриэль.

Точно так же и Жерар де Нерваль не без пафоса воспевает рождение мира в «Аврелии»:

«Дивный сад возник из–за облаков позади нее, и мягкий, всепроникающий свет озарил этот рай… и все живое в саду том было подвластно единому великому порыву возродить в мире первозданную гармонию».

Вот почему «счастливый народ сотворил себе это прибежище, полюбившееся птицам и цветам, полное чистого воздуха и света. Так–то вот! Ни порока, ни пагубы, ни рабских оков — чистота, восторжествовавшая над невежеством».

Эти строки как нельзя лучше соответствуют описанию эльфов в Истории Сильмарилл.

Впрочем, In illo tempore означает не только времена былые, благословенные. Это еще и собственно начало мира, в частности в «Сильмариллионе», о котором мы поведем дальнейший рассказ. Не всякому писателю удалось бы так мастерски создать, вернее, воссоздать первозданный мир. Толкиен же справился с этой многотрудной задачей блестяще: он воссоздал целый древний мир, а вместе с ним и целую эпоху.

Не менее поразительное впечатление, уже в самом начале «Сильмариллиона», складывается и оттого, что Толкиен будто творит свое Бытие. Когда–то Бальзак пытался возродить в своей «Человеческой комедии» идеальное гражданское общество, а Толкиен, как видно, решил в пример Богу, или, по крайней мере, ветхозаветному Богу сотворить мир за шесть дней. Быть может, в этом его величайшая ошибка, как традиционного католика, или, уж во всяком случае, тайна. Толкиен, как истовый Laudator temporis Acti(99), словно попытался повернуть время вспять. Прежде мы не раз говорили о языке и стиле Толкиена, помогающих понять его мир, теперь же нам самое время постараться понять намерения, побудившие его обратиться к истокам Предначального Мира — мира духовного, возвышенного и куда более благородного и независимого по сравнению с нашим. То время напоминает счастливое детство мира, как писал Нерваль в «Аврелии»:

«О, призрачные воспоминания о детстве и отрочестве, сохранится ли сладость ваша навеки?.. Юность, как и утро, исполнена чистоты, красоты и гармонии».