Толкиен. Мир чудотворца - [48]
В обстановке смутного времени Арагорн у Толкиена предстает как restitutor orbis terrarum(65), которому предначертано свыше покончить с вековым хаосом и Царством Тьмы. В этом и есть его главное предназначение. Арагорн проходит через Сумрачные Врата, и,
«вдохновленные его могучей волей, следовали за ним дунаданцы, а кони их так любили своих хозяев, что не убоялись даже замогильного ужаса, ибо надежны были сердца людей, которые их вели».
Затем все происходит, как в шестой песни «Энеиды» Вергилия:
«Мертвые следуют за нами, — сказал Леголас. — Я вижу тени всадников, тусклые стяги, как клочья тумана, копья, точно заиндевелый кустарник. Они следуют за нами».
Обращаясь к проклятым призракам, Арагорн вопрошает:
«Клятвопреступники, зачем вы пришли? — Чтобы исполнить клятву и обрести покой».
Спустившись в недра мироздания, Арагорн исполнил одно из самых главных своих предначертаний. Однако, чтобы стать властителем, как ему было предсказано, в нем должны были признать и чудотворца. Склонившись над умирающим Фарамиром, старая знахарка Иорета причитает:
«Ах, если бы Государь воротился к нам в Гондор — были же когда–то у нас Государи! Есть ведь старинное речение: «В руках Государя целебная сила». Так и распознается истинный Государь», — в точности как и французский король «распознавался» по тому, что излечивал от золотухи.
Позднее Арагорн признается своим друзьям:
«По–древнему я зовусь Элессар, Эльфийский Берилл, и еще Энвинъятар, Обновитель».
Арагорн подобен владетелю Грааля, чаши из животворно–целительного камня. Он снимает с груди зеленый самоцвет, подарок Галадриэли, подносит его к Фарамиру, дабы исцелить того от ран. Впрочем, врачует он и с помощью чудодейственных листьев целемы. И вот «у всех посветлело на душе: пахнуло росистым утром в том лазурном краю, о котором даже сияние зеленой весны — лишь бледное напоминание».
Таким образом Арагорн исцеляет трех раненых — Фарамира, Эовин (тайно влюбленную в него) и Мерри. Фарамир и Эовин получили ранения не только от врага, но и от самой судьбы, — и только любовь и преданность вернет обоих к жизни.
Вот тогда–то Арагорна действительно признают Государем:
«У входа в Палаты собрались люди — поглядеть на Арагорна, и толпа следовала за ним; когда же он отужинал, его обступили с просьбами вылечить раненых, увечных или тех, кого поразила Черная Немочь… Весь город облетел слух: «Поистине явился Государь». И его нарекли Эльфийским Бериллом, ибо зеленый самоцвет сиял у него на груди. Так и случилось, что предсказанное ему при рождении имя избрал для него сам народ».
Иначе говоря, по словам Эомера, все происходит, точно в сказке, потому что уж больно не походит на явь:
«Люди смотрели на него и думали — неужто приснилось им явление Государя?»
И тут Мерри произносит слова, которые в устах хоббита звучат довольно странно:
«Хорошо, конечно, любить то, что тебе и так дано, с чего–то все начинается, и укорениться надо, благо земля у нас в Хоббитании тучная. Но в жизни–то, оказывается, есть высоты и глубины: какой–нибудь старик садовник про них ведать не ведает, но потому и садовничает, что его оберегают внешние силы и те, кто с ними в согласии».
Впрочем, Мерри, со свойственной ему хоббитской проницательностью, постиг непостижимое — «глубину» и «высоту» того, ради чего боролись посвященные.
Глава вторая
Странствия, скитания и цели
Средневековый мир пребывал в постоянном движении. В те времена не было ни государственных рубежей, ни территорий в современном понимании. А значит, не было надобности и в паспортах и визах. Да и к чему они в мире, который жил по законам движения и странствий.
Первыми странниками были неутомимые трубадуры и рыцари. Они странствовали в поисках друг друга, как в «Валлийце Персивале» или «Ланселоте», а когда в конце концов находили, то непременно с кем–нибудь сражались, если выпадал случай. Они без устали преодолевали препятствия, в том числе и неодолимые — Кипящий источник и особенно Гибельный престол возле Круглого стола, на который если кто и мог воссесть, так, пожалуй, только Избранник небес Галаад.
Как отмечал кто–то из хронистов XII века, «неуемной породы нормандцы» блуждали по лесам да большим и малым дорогам. Но были в те времена и отважные купцы и крестьяне, распахивавшие новь (кстати, по–своему — в символическом смысле — распахивали новь и странствующие рыцари), корчевавшие леса под пашни. Наконец, были паломники, ходившие в Компостелу(66), Рим или Иерусалим, а также их собратья по дальним странствиям рыцари–крестоносцы. Но только избранным из избранных было под силу преодолевать бурные стремнины. В самом деле, «завоевание Великого Мира зачастую представляется в виде мореплавания, потому–то лодка и считалась издревле символом католической церкви» (Ле–Гофф).
Лодка и стала тем самым кораблем, на котором Юлиан Милосердный(67), подобно новоявленному Христофору(68), унес Христа.
Странствие несет в себе духовный и символический смысл во всех традициях. Странствия Гильгамеша(69), Геракла, Синдбада, Ибн Аль–Араби(70) или Данте — это прежде всего духовные поиски, в которые устремляются истинные искатели приключений — люди в становлении, сильные и энергичные, готовые к преодолению любых препятствий ради достижения своих целей. И все это — своеобразные уровни посвящения, и у каждого из них свое название, например: сошествие в ад, плавание к далеким западным островам (например, к Аваллону
