Токийская невеста - [6]
Наличие Стендаля меня обрадовало и удивило гораздо больше. Я сказала, что это один из моих кумиров. Ринри растаял. Я впервые видела у него такую улыбку.
– Гениальный писатель, – сказал он.
Я с ним согласилась.
– А вы хороший читатель.
– По-моему, я всю свою жизнь пролежал тут, читая книги.
Я растроганно посмотрела на футон, представив себе своего ученика, лежащего здесь с книгой в руках.
– Вы сделали большие успехи во французском, – заметила я.
Он широким жестом указал на меня, давая понять, кому обязан.
– Нет, я вовсе не такой замечательный преподаватель. Это вы сами.
Он пожал плечами.
На обратном пути он заметил на каком-то музее афишу, прочесть которую я не могла.
– Хотите посмотреть эту выставку? – спросил он.
Хочу ли я посмотреть выставку, о которой мне абсолютно ничего не известно? Еще бы!
– Я заеду за вами завтра вечером.
Мне нравилось не знать, увижу я живопись, скульптуру или ретроспективу каких-нибудь игрушек. Надо бы всегда ходить на выставки наугад, ничего заранее не зная. Кто-то хочет что-то нам показать – это главное.
Однако и назавтра я недалеко продвинулась в понимании темы выставки. Там были картины, видимо современные, впрочем, не уверена; барельефы, о которых я ничего не смогла бы сказать. Довольно быстро я сообразила, что самое интересное происходит в зале. Токийская публика благоговейно замирала перед каждым произведением и подолгу, очень серьезно, его созерцала.
Ринри поступал так же.
– Вам нравится?
– Не знаю.
– Вас это заинтересовало?
– Не очень.
Я засмеялась. Люди посмотрели на меня с недоумением.
– А если бы заинтересовало, то как бы вы это назвали?
Он не понял вопроса, я не настаивала.
У выхода какой-то человек раздавал листовки. Я не могла понять, что там написано, но меня восхитило, с какой готовностью каждый брал их и читал. Ринри, видимо, забыл, что я практически не знаю иероглифов, потому что, прочтя листовку, показал ее мне и спросил, не хочу ли я туда пойти. Можно ли устоять перед словом «туда», если это нечто неведомое? Я немедленно согласилась.
– Я заеду за вами послезавтра во второй половине дня, – сказал он.
Меня восхищало, что я не знаю, идем ли мы на демонстрацию против ядерного оружия, на фестиваль видеоарта или на представление буто[11]. Определить дресс-код не представлялось возможным, поэтому я оделась предельно нейтрально. Готова была поспорить, что Ринри оденется как всегда. Действительно, он явился в своем классическом наряде, и мы отправились «туда». Это оказался вернисаж.
Выставлялся японский художник, чью фамилию я с удовольствием забыла. Картины его, на мой взгляд, были вне конкуренции по пресности, что не мешало зрителям стоять перед каждой вещью с глубоким почтением и неиссякаемым терпением, которые отличают японцев. Такой вечер вполне мог бы примирить меня с человечеством, если бы не раздражающее присутствие художника. Трудно было поверить, что этот человек, с виду лет сорока пяти, принадлежит к тому же народу, настолько он был неприятным. Многие подходили к нему, желая поздравить и даже купить одну или несколько работ, стоивших, надо сказать, чудовищно дорого. Он с презрением мерил взглядом этих людей, воспринимая их, судя по всему, как неизбежное зло. Я не удержалась от искушения с ним поговорить.
– Извините, мне не удается понять вашу живопись. Не могли бы вы объяснить?
– Нечего тут объяснять и нечего понимать, – ответил он брезгливо. – Нужно чувствовать.
– А вот я как раз ничего и не чувствую.
– Ну и не надо.
Я приняла его слова как руководство к действию. Со временем они даже показались мне не лишенными смысла. Из этого вернисажа я вынесла урок, который, естественно, никогда мне не пригодится: если я когда-нибудь стану художником – талантливым или бездарным, неважно, – то обязательно буду выставляться в Японии. Японская публика – лучшая в мире, и к тому же покупает картины. Но даже независимо от денег, как же, наверно, сладко видеть, что твое творение созерцают с таким вниманием!
На следующем уроке Ринри попросил меня заняться вопросом обращения на «вы». Я удивилась, что это может быть неясно носителю языка, способного выразить сложнейшие оттенки утонченной вежливости.
– Да, – сказал он. – Но вот, например, мы с вами на «вы». Почему?
– Потому что я ваша учительница.
Он принял объяснение без комментариев. Я подумала и добавила:
– Если это создает для вас затруднения, давайте перейдем на «ты».
– Нет-нет, – ответил он с глубоким уважением к чужой языковой традиции.
Я перевела беседу в более обыденный план. В конце урока, вручая мне конверт, он спросил, можно ли заехать за мной днем в субботу.
– И куда мы поедем?
– Играть.
Я пришла в восторг и согласилась.
Между тем я тоже ходила на занятия, продвигаясь по мере сил в японском. И не замедлила навлечь на себя недовольство преподавателей. Каждый раз, когда меня озадачивала какая-нибудь мелочь, я поднимала руку. Учителя хватались за сердце, видя мою устремленную вверх пятерню. Я думала, они молчат, чтобы дать мне возможность задать вопрос, и смело спрашивала, а ответ получала на редкость скупой.
