Токио нас больше не любит - [45]

Мне дали двадцать минут, чтобы привести себя в порядок. Я спокойно принял душ. Ничего у меня не болит. Меня отвели в комнату отдыха. Это единственное, что мне сейчас нужно. Почесали спину. Дали две таблетки. Комната маленькая. Здесь только массажист и еще один господин, по всей вероятности, доктор.

– Вы доктор?

Да, он доктор. Потому что он кивнул головой с очень серьезным видом, как это делают врачи. И откуда же взялось это мое хорошее настроение? Несомненно, от таблеток. А где же мой страх?

– Вы помните о страхе? – спрашивает мой друг доктор.

Ну да, о страхе я, конечно, помню, потомку что страх – это вроде простуды. Если однажды заразился, никогда не излечишься окончательно.

– Как это я дошел до такого плачевного состояния?

– Вы нанесли себе большой вред. Бомбардировали себя всем, чем только можно.

– Вероятно. Кстати, какой прекрасный массаж. Шиацу?

– Да, сеньор, шиацу.

Это произносит массажист, потому что масссаж, в конце концов,– его дело. Как приятно, что кто-то берет на себя труд погладить другого человека. Какие добрые руки у этого массажиста.

– Мне вернут мою голову?

– Мы сделаем все возможное,—заверяет мой друг-доктор, после чего прощается и уходит. Никакой симпатии он у меня не вызывает. Какой деловитый! Склоненная голова, глаза почти закрыты. Такое впечатление, что я явился сюда, чтобы портить ему жизнь. Лечите меня, друг мой, а не рассказывайте.

Долгая прогулка в рощице – нужно нагулять аппетит. Так мне объяснили. Поэтому я прогуливаюсь. Разглядываю деревья, высокие и мощные, не знаю, как они называются. Я спрашиваю об этом санитара, который идет рядом, словно молчаливый друг, но он тоже не знает; так и получается, что все мы ходим по свету, не придавая значения важным вещам. Еще я смотрю на небо, небо пахнет водой, как будто собирается дождь.

Немного холодновато, но, поскольку меня одели в чудесный пуховик, это не так чтобы неприятно, скорее наоборот. Тепло в теле и холод на лице – словно едешь в машине с открытым верхом и с отоплением, словно клянешься, сложив пальцы крестиком, словно пытаешься зарезать тигра деревянной ложкой. В общем, голова моя куда-то летит и я не знаю, что говорю. Роща может вывести нас к шоссе, но задолго до этого санитар говорит, что пора возвращаться. Машины на шоссе едут медленно. Я долго смотрю на машины. Во многих из них сидят дети, они возвращаются из школы. Санитар просит меня ни на что не смотреть слишком пристально.

Говорит, это мне противопоказано. Не знаю, кто мог такое выдумать. Мы не отошли от здания и на сотню шагов. Говно прогулочка.

Я спрашиваю санитара, как называются эти деревья, но он не отвечает.

Теперь передо мной стоит тарелка с прекрасным филе и прекрасным картофельным пюре. Разумеется, я прошу пива, и, разумеется, мне отказывают. «Наверняка все именно так и начиналось,– говорит медсестра.-С пивка».

Наверняка. Тогда поедим. Без пива, что тоже не страшно.

Теперь я лежу в постели. Пожалуйста, оставьте окно открытым. Мне нравится свежий воздух. «Как скажете»,– говорит медсестра, а потом спрашивает, как я провел день.

Право не знаю, что вам ответить, моя дорогая наверное, хорошо, запутавшись в этой глупенькой радости, которая ничего хорошего нам не принесет

Мужчина тащит полиэтиленовый пакет, набитый пустыми бутылками. У пакета одна ручка оторвалась, и бутылки вываливаются и катятся по шоссе, одна из них врезается в телефонную кабину и разбивается. Другие ведут себя спокойно, застряв в снегу на краю кювета. По небу летит самолет. Мне его не видно, слышен только шум. В этот момент человек на шоссе поднимает голову вверх и, возможно, видит его, потому что он на какое-то время забывает о пустых бутылках и провожает что-то взглядом – определенно это самолет. Потом подбирает выпавшие бутылки и удаляется.

В комнату входит медсестра, она принесла мне пластиковый стаканчик с тремя таблетками внутри. Я достаю таблетки, наполняю стакан водой из бутылки, стоящей рядом с кроватью. Глотаю таблетки.

Медсестра спрашивает, как звали кролика.

Дождя нет.

Мне приснилась бронзовая пантера на крыше черного здания возле завода на другой стороне реки.

Доктор обратил особое внимание на то, что я оказался способен запомнить этот сон, несмотря на что вечером я не способен вспомнить, что ел утром ни тем более что видел из окна сутки назад.

«Это всегда один и тот же автобус»,– говорит доктор В этот момент автобус тормозит возле телефонной будки – не потому, что здесь у него остановка, а по правилам дорожного движения: все машины останавливаются здесь на секунду, а потом медленно едут дальше.

Каждый день я вижу этот автобус в первый раз.

Тогда доктор спрашивает о городе, который я видел во сне.

Не знаю, как он называется.

Тогда я спрашиваю о городе, который вижу из окна.

Берлин.

Большой экран в реабилитационном зале показывает семейство, сидящее вокруг стола. Доктор с помощью пульта переключает канал. Теперь показывают автогонки. Одна из машин врезается в ограждение, но гонщик остается цел. Он сдергивает с себя шлем и швыряет на землю. Доктор спрашивает, какого цвета машина. Красный «феррари». Потом снова переключает канал, на экране возникает ужинающий негр. Я вижу лицо этого человека, он что-то говорит и подносит вилку ко рту, он говорит и ест без остановки, причем делает это одновременно. Фоном к его болтовне проходит смех за кадром. Доктор интересуется, как фамилия этого человека, но мне нечего сказать по этому поводу, а потом дают более широкий план, и на экране появляется все семейство, ужинающее вокруг стола. Доктор переключает канал. Идет документальный фильм. Гигантские черепахи плавают среди коралловых рифов. Я говорю доктору, что не отказался бы тоже там очутиться. Тогда он спрашивает, нравится ли мне море, и я отвечаю, что да. Потом доктор выключает телевизор и спрашивает, какого цвета была машина.