Токио нас больше не любит - [24]

Я размышляю о встречах, которые ожидают меня на этой неделе. Почти все встречи – в городе, хотя по крайней мере одна будет на берегу реки Перфуме на выезде из Хюэ. Хюэ – это город, который разрубает страну пополам, это зона, по которой все войны прошлись с особенной жестокостью. Я размышляю о встречах в запретном городе Хюэ, от которого почти ничего не осталось,– с тем же волнением, с каким смотришь на заросший травой пустырь и воображаешь величественный храм или библиотеку, сожженную французами. И тотчас же поверх образа грандиозного невидимого дворца проявляется что-то иное: мужчина и женщина лежат на диване в зеленом свете гостиничного номера. Мужчина лежит сверху, его голова покоится меж женских ног – поэтому я не могу его узнать, а женщина улыбается прямо в камеру. Одна их тех фотографий, которые делают с помощью автоспуска, придавая тем самым человеческой жизни чрезмерный смысл. Привет в будущее. Машина времени, которая работает лишь в одном направлении. Конечно, между кокаином и этими картинками нет никакой связи. Кокаин нужен лишь для того, чтобы изображение не фиксировалось, дрожало и в итоге исчезло.

Я добираюсь до Второго района на мотоцикле почти полчаса.

Отпускаю рикшу радом с гостиницей, заказываю в ресторане пиво и прямикам направляюсь в туалет. Набираю приличную горсть и сразу же отправляю в нос. Из туалета я выхожу так, как будто мне сейчас предстоит забить гол с углового. Я ощущаю в себе желание, но это не желание чего-то конкретного – просто абстрактный и нервный энтузиазм, который дает кокаин. Салютую своим пивом группе иностранцев, которые уже ожидают танцевального вечера.

Официант – вроде бы мой старый знакомый – озабоченно смотрит по сторонам: оркестр не явился, а вокруг танцпола собралась уже куча народу.

Перебравший кокаина, кое-как поправивший дело «капельками», поддержавший себя ТТ и окончательно уничтоженный ядовитым ликером из вьетнамского риса.

Я провожу ночь поочередно то улыбаясь, то скрежеща зубами, гляжу на девушек на танцплощадке, не способный ни к каким активным действиям. Меня прямо-таки пугают непроизвольные и, уж конечно, ненужные мне вспышки в мозгу, расстройство речи на всех известных мне языках, а тут еще эта нелепая драка с каким-то позабытым знакомым, который пытается получить от меня долг, о котором мне ничего не известно и который, разумеется, не обозначен в моих записях. Провалы в моей памяти создали эту хаотическую ситуацию, когда должники и заимодавцы вертятся как ящерицы, не в силах ухватить свои долги за хвост. После пары толчков и удара кулаком по воздуху мой друг решает, что он все-таки не совсем уверен, и, видя, насколько искренне я отстаиваю свое неведение, решает оставить меня в покое и удаляется с группой веселых вьетнамцев, давно уже не дававших покоя стайке датских вдовушек за соседним столиком. Чтобы отметить это событие, я заказываю бутылку шампанского, ведь две удачные сделки этим утром дают мне карт-бланш на вольное поведение – карт-бланш, подтвержденный хрустом банкнот в моих карманах. Говорят, что музыка диско умерла, но вот только Донна Саммер поет «Lоуе tо Lоvе Yоu Ваbу», и пусть Бог спустится с небес и отпилит мне обе ноги.

Прежде чем закрыть глаза, вполне возможно, что и навсегда, я проверяю по своей электронной записной книжке, какое сегодня число.

Хошимин. Двенадцатое сентября. Третий год нового тысячелетия.

Они просто сумасшедшие, эти странные старые француженки – не обращают внимания на посвист пролетающих лет, вспоминая прошлые времена и ненавидя себя за это. Словно бы старость – это вопрос принципов. Они одеваются в черное и танцуют на террасах. Теперь мы в «Континентале», и французская женщина рассказывает мне историю, которой перевалило за сто лет. Историю, которой эта страна не знает. Так она мне говорит. Кажется, когда-то мы вместе работали, но точно сказать невозможно. Американец, который всегда разгуливает здесь в распахнутой рубашке, как будто это занавес, из-за которого должен появиться знаменитый актер, приглашает француженку на танец, и они танцуют. И танцуют так хорошо, что все начинают на них смотреть, а я почему-то чувствую гордость – может быть, потому что когда песня заканчивается, женщина возвращается за мой столик и улыбается мне, и всем становится совершенно ясно, что она – со мной.

Мы продолжаем пить в гостиной «Континенталя», и тут появляется тупой агент вьетнамской разведки, подходит к нашему столику и предупреждает, чтобы впредь я вел себя осторожней. А я искренне не понимаю, о чем он там распинается. Возможно, он путает меня с продавцом таблеток: ведь мы с француженкой безостановочно глотаем желтые – в конце концов, они отупляют меньше всех остальных амфетаминов последнего поколения, удобных в обращении, быстрых, недолговечных, дорогих и нелепых, как бенгальские огни.

Не давая мне времени объясниться, агент перескакивает за другой столик и продолжает надоедать местным продавцам. Однако подруга моя уже успела испугаться, поэтому она предлагает мне навестить ее завтра в усадьбе и обещает в полдень прислать за мной гладко выбритого шофера – чтобы мы могли спокойно закончить сделку. Конечно, я соглашаюсь, и вот она уходит, шествуя по центру танцпола словно королева по руинам дворца. Элегантная женщина и определенно выгодная сделка. Перед сном я выхожу поплавать в бассейн. Там никого нет, и я плаваю голышом. Потом у себя в комнате я довольно долго смотрю новости. Выясняется, что мексиканский астронавт погиб в тренажере, имитирующем капсулу космического корабля. Эта новость, уж не знаю почему, страшно меня угнетает. Конечно, передают видеозапись из объятой пламенем кабины тренажера.