Токио - [58]

— Прекрати выкрутасы, — приказал офицер и пошел на него. — Иди назад.

Солдат снова попятился.

— Вернись назад.

— Что они говорят? — прошипел Лю.

— Он не хочет стрелять в пленников.

— Живо назад.

Солдат покачал головой. Это еще больше разозлило офицера. Он схватил солдата за оба уха и повалил на землю.

— Слушай, что тебе говорят. — Он поставил тяжелый подкованный ботинок солдату на щеку и нажал на нее.

Другие офицеры подошли поближе. — Свинья. — Он сильнее нажал ногой, у солдата непроизвольно потекла слюна. Сейчас у него лопнет кожа, подумал я. — Даю тебе один шанс — ПОВИНУЙСЯ.

— Нет, — промычал солдат. — Нет.

Офицер отступил на шаг, занес над головой меч. Солдат приподнял руку и попытался что-то сказать, но офицер уже шагнул вперед. Меч опустился, по земле метнулась тень, послышался свист, под утренним солнцем сверкнуло лезвие. Солдат покатился по земле, закрыв руками лицо.

— Нет! О боже, нет, — прошептал Лю, прикрыв глаза. — Скажите мне, что вы видите? Он мертв?

— Нет.

Солдат корчился и катался по земле. Офицер стукнул его плоской стороной меча, но удар был силен. Он попытался подняться, но потерял равновесие, ноги забарахтались в снегу. Солдат упал на колени, и другой офицер, воспользовавшись моментом, ударил его кулаком. Солдат свалился на спину, изо рта брызнула кровь. Я сжал зубы. Мне страшно хотелось спрыгнуть с крыши и расправиться с офицером.

Наконец солдат сделал усилие и поднялся. На него было жалко смотреть — он дергался и спотыкался, подбородок был залит кровью. Тихо бормоча, побрел в сторону побоища. Остановился, подобрал винтовку, вскинул ее на плечо и зигзагами, словно пьяный, пошел в толпу, стреляя в воздух. Один или два солдата, стоявших на краю, обратили на него внимание, но видя, что трое офицеров с каменными лицами смотрят ему вслед, поспешно отвернулись и занялись пленниками.

Солнце поднялось над крышей дома, и тени неподвижно стоящих офицеров постепенно уменьшились. У этой троицы ни один мускул не дрогнул, никто из них даже не посмотрел на своих товарищей. И только убедившись, что несчастный солдат не делает попытки повернуть назад, они зашевелились. Один утер рукой лоб, другой вытер меч и вложил его в ножны, третий плюнул в снег, плюнул резко, словно не мог перенести горького вкуса во рту. Потом один за другим они поправили фуражки и поплелись к толпе, каждый сам по себе, их руки болтались, болтались мечи, тени устало волочились по земле.

32

— Вы очень изменились. — Ши Чонгминг изучал меня, сидя в шезлонге. Он плотно запахнулся в куртку. Длинные и прямые белоснежные волосы тщательно причесаны, возможно, даже смазаны гелем, сквозь них просвечивала розовая кожа, словно у крысы-альбиноса. — Вы дрожите. Я взглянула на свои руки. Он был прав. Они и в самом деле тряслись. Должно быть, от недостатка пищи. Вчера утром, на рассвете, мы с Джейсоном позавтракали тем, что он принес из магазина. Кажется, с тех пор у меня во рту не было ни крошки, а ведь прошло почти тридцать часов.

— Вы изменились.

— Да, — согласилась я.

Прошло полтора дня, и только когда он мне позвонил, я сказала, что была у Фуйюки. Ши Чонгминг хотел приехать немедленно — он был «поражен», «разочарован» тем, что я раньше его не оповестила. Я не могла ничего объяснить. Не могла же я описать то, чего он не мог видеть, — того сладкого и старого чувства, поселившегося у меня под ребрами. То, что раньше казалось мне первостепенным, больше не было таким важным.

— Да, — сказала я спокойно. — Наверное, я изменилась.

Он подождал, очевидно предполагая, что я скажу что-то еще. Увидев, что больше ничего не последует, он вздохнул. Развел руками и оглядел сад.

— Здесь красиво, — сказал он. — Этот сад называют «Яива», то есть чистое место. Не то что ваш испорченный Эдем на Западе. Для японцев сад — место, где царит гармония. Совершенная красота.

Я посмотрела на сад. С тех пор как я была здесь последний раз, он изменился. Его тронул изысканный осенний глянец: клен оделся в желтовато-коричневый наряд, а гингко сбросила часть листьев. Некогда густой кустарник оголился, ветви были похожи на сухие птичьи кости. И все же я видела, что он имеет в виду. Во всем этом была красота. Возможно, подумала я, надо учиться понимать прекрасное.

— Да, довольно-таки.

— Что значит «довольно-таки»? Довольно красиво? Я посмотрела на длинную вереницу белых камней, убегавших за запрещающий камешек.

— Да, я согласна с вами. Это очень красиво.

Он постучал пальцами по подлокотнику кресла и задумчиво улыбнулся.

— Вы наконец-то увидели красоту этой страны?

— Разве это не естественно? — спросила я. — Человек волей-неволей втягивается.

Ши Чонгминг довольно хмыкнул.

— А вы, я вижу, стали мудрее.

Я поправила на коленях пальто, чуть подвинулась в кресле. Я не принимала ванну, и малейшее движение выпускало на волю запах Джейсона. На мне была черная ночная рубашка, которую я купила несколько недель назад в Омотесандо. Она плотно обтягивала меня, по вороту были вышиты шелковые цветы. Рубашка закрывала живот и плотно облегала бедра. Я все еще не осмелилась показать Джейсону свои раны, и он не настаивал. Он сказал, что у каждого человека на планете есть вторая половинка, которая совершенно его понимает. Кажется, мы с ним два кусочка в огромном метафизическом пазле.