Тогда ты услышал - [82]

Мона взяла портфель в правую руку, зонт — в левую, и при этом маневре ключ выпал из ее руки на мокрый асфальт. Ругаясь, она положила портфель на мокрую крышу машины и нагнулась за ключом. Ее руки слегка дрожали, когда она выудила ключ из сточной канавы. Вдруг ей показалось, что она услышала шорох, как будто кто-то был рядом с ней. Но это, скорее всего, шалили нервы. Она страшно устала, что совершенно было нормальным на данном этапе расследования. Такие нагрузки кого хочешь с ума сведут. Просто перестаешь думать, достаточно ли ты спишь и ешь. Это все мелочи — когда видишь первые плоды своих усилий и понимаешь, что конец близок.

«Ты просто слишком наивна, совершенно не видишь, что эти ребята тебя используют». Она стояла перед матерью, которая снова ухитрилась улучить момент, когда она чувствовала себя отвратительно. Никто, она просто никто. Все были бы счастливее, если бы ее не было. По крайней мере, если бы она была не такой, какой есть. Пухленькой, с плохой кожей и характером, который отпугивает людей.

Она — это, должно быть, Фелицитас Гербер. Или все же нет? Это ненормально — писать о себе в третьем лице, как будто речь идет о ком-то другом? На секунду Моне пришла в голову страшная мысль, что с ней сыграли злую шутку. Что, если имя Фелицитас Гербер так и не появится в этих записях? Что, если речь идет действительно не о ней? Что, если это просто проба пера Гербер? Что, если она купила эти тетрадки на барахолке?

О любви она знала из книг и фильмов. Она была счастлива, когда Ретт Батлер и Скарлетт О’Хара сошлись той ночью, когда Ретт не смог больше сдерживаться и взял Скарлетт так, как уже давно хотел: страстно, силой, не думая ни о чем. Она плакала, когда во время тяжелой болезни Скарлетт Ретт сидел у ее постели. И она едва сумела пережить боль, когда из-за этого жуткого недоразумения он ее все же бросил. Потому что ему надоело страдать. Потому что Скарлетт слишком поздно поняла, что он и есть тот самый, единственный.

Она искала такой любви в собственной жизни, но ее не было. В ее жизни любовь выглядела так: она добивалась человека, а человек в лучшем случае терпел ее. Никто не искал ее дружбы, ее расположения. Почему так было? Она не знала этого. Она рассматривала себя в большом зеркале в спальне родителей и видела девушку, ничем не отличающуюся от других девушек ее возраста. То есть то, что отдаляло ее, делало чужой, было невидимым. Может быть, нужно научиться рассматривать это не как недостаток, а как достоинство? Но, утешая себя этим, она уже поняла, что ничего не сможет сделать. Она ощущала любовь только в постели, на заднем сиденье машины, в потаенных местах в лесу. Стонущая и пьяная. Тогда, когда ребята теряли в ней себя, забывали себя, когда их лица на несколько минут становились мягкими, удивленными и беззаветно преданными.

* * *

Ее детские воспоминания были во многом отрывочны. Она помнила соседскую девочку, которая была на пару лет старше ее, она ею восхищалась. Они ходили в школу одной и той же дорогой, и каждый раз, когда они встречались, она с надеждой улыбалась этой девочке. Но та ни разу не ответила на ее улыбку.

* * *

Когда ей было восемь лет, у нее было две подруги. При возникновении каких-либо недоразумений они заключали против нее союз. Лица у них при этом были ехидные — они знали, что причиняют ей боль. Им нравилось причинять ей боль.

Если что-то было не так, она всегда оставалась одна.

И так страница за страницей, бесконечный поток безрадостных человеческих переживаний. Разобраться было трудно, Мона не могла понять, когда что было написано. Пока она не обнаружила ни единого слова об Иссинге, Португалии, Симоне, Шаки или Даннере. Между тем уже было три часа утра. Мона сидела на полу, вокруг нее были разбросаны тетради, глаза буквально слипались. Завтра равно утром все придется начинать сначала.

Завтра? Сегодня!

Зевнув, она схватила какую-то тетрадь — последнюю на сегодня, решила она — и стала продираться сквозь строчки на пожелтевших, густо исписанных страницах. По почерку хотя бы понятно, что речь шла об одном и том же человеке.

…Черные дыры в белых скалах. Песок настолько горячий, что печет даже сквозь кожаные подошвы сандалий. Теперь она была у цели, но ее опять охватил страх, ее постоянный спутник. Может быть, ее здесь вовсе не ждали. Может быть, Симон приглашал ее не всерьез. Но зачем тогда он так точно описал ей дорогу, почему несколько раз взял с нее обещание, что она точно приедет?

Она улыбнулась от этой мысли и пошла быстрее. Она чувствовала, что предстоящие несколько недель изменят ее жизнь. Она была готова к этому приключению.

Все началось с небольшого разочарования. Когда она, наконец, обнаружила пещеру, в которой жили Симон, Шаки и другие, все крепко спали. С нежностью смотрела она на их умиротворенные, уже сильно загоревшие лица, их стройные крепкие тела. Она с облегчением опустила на землю рюкзак. Вдалеке звало море, поэтому она надела купальник, бросила на друзей еще один взгляд и, взяв полотенце, побежала к морю. Прикосновения прохладной воды напоминали объятия, и она с наслаждением им отдалась. Она ныряла в волны, чувствовала, как распустились ее пропотевшие волосы, как вода смывала с нее грязь последних дней. Она немного поплавала, потом позволила волнам отнести себя на берег и, как была, мокрая, улеглась на полотенце.