Тогда ты молчал - [39]

Наступил период обманчивого спокойствия. В клинике ее продолжали считать придирчивым, аккуратным старшим врачом, и даже побаивались, и никто не подозревал о ее второй жизни в состоянии постоянного алкогольного опьянения. Лицо ее было чистым, без следов порочных занятий. Днем, разумеется, она всегда была трезвой.

Сестра мальчика теперь постоянно жила у отца ее маленького ребенка и лишь изредка наведывалась к матери и брату. Мальчику уже давно не было до нее никакого дела, потому что они никогда не относились друг к другу с теплотой и душевностью. Однако в последнее время он стал ощущать одиночество — новое, до сих пор не знакомое ему чувство, — именно он, никогда не интересовавшийся другими людьми. Мальчик поймал себя на том, что у него появилось желание, чтобы вне школы с ее жесткими установками и помимо общения с юными пионерами, пусть даже время от времени, возле него находились люди, с которыми можно было бы поговорить и обсудить кое-что. Он искал человека, который бы его понимал и, возможно, даже разделял бы его увлечения. В детстве мальчик был уверен, что другого такого человека, как он, просто не существует. С одной стороны, ему льстило сознание того, что он — своего рода гений, интересующийся очень своеобразными вещами. С другой стороны, ему так хотелось поделиться некоторыми своими радостями с кем-нибудь и, таким образом, не чувствовать себя одиноким. Иногда он мечтал о девочке, которую он мог бы посвятить в свое искусство. Она стала бы его ученицей, а он был бы ее учителем, ему нужна была спутница, близкая ему по духу. Эти мечты иногда возбуждали его до такой степени, что ему казалось, будто его разрывает изнутри.

Постепенно он начал «протягивать свои щупальца» в сторону противоположного пола. Его сексуальный аппетит рос. Но его способность завязывать контакты и нравиться другим людям заметно отставала от потребности в общении. Он никогда не учился тому, как сближаться с людьми, и его первые попытки делать это оказались, скорее, неудачными. На остальных людей он производил впечатление рассеянного и неприветливого человека. Его светлые, как солома, волосы были вечно растрепанными, выражение лица — всегда серьезным, а уголки рта — опущенными вниз. Все это вместе взятое производило малопривлекательное впечатление.

Однако мальчик не осознавал этого. У него никогда не было друзей, потому что с ровесниками ему было неинтересно. Что уж было говорить о девочках! Правда, сейчас отношение к ним изменилось, но остальному миру до этого не было никакого дела. Ни одна девочка не реагировала на его попытки сближения, ни одна не хотела с ним долго разговаривать. Мальчик не понимал этого. Он спрашивал себя: почему они его не принимают? Что он делает не так? Он с удовольствием спросил бы у кого-нибудь совета — у матери или учителя, но не знал, как это сделать. Он не знал, как рассказать о своей проблеме, вокруг не было никого, кто смог бы заметить, что происходило у него в душе. В обществе о таком не говорили. Повседневная жизнь в этой стране обрастала массой проблем, и у людей оказывались дела поважнее, чем заниматься чьими-то неврозами. Даже близкая дружба была во многом обусловлена какими-то меркантильными целями. Дашь мне винты — я принесу тебе гайки. Купишь мне шнапс — я позабочусь о приличной закуске.

Мальчик и дальше вел себя до крайности неумело, пребывая в своем эмоциональном мире, не понимая чувств других людей. Он ни с того ни с сего хватал девочек и удивлялся, если они его отталкивали, — некоторые со злостью, некоторые с выражением страха в глазах — и это возбуждало его так, что он снова и снова повторял свои попытки. Некоторые одноклассники заметили его странные поступки и с возмущением потребовали объяснений. Однажды его за это отлупили, но он даже не защищался. Он как будто не чувствовал ударов. В тот день он пришел домой с царапинами и синяками на теле, но побои были для него менее болезненными, чем возникшее после этого чувство полной растерянности. Раньше его сторонились и не обращали на него внимания. Сейчас же он стал в классе козлом отпущения, жертвой издевательских шуток и поневоле центром внимания, вокруг которого образовывалась аура ненависти.

Он не мог понять причин этого. Однако в нем пробудилась воля к выживанию — он понял: чтобы добиться успеха, необходимо присматриваться, как ведут себя другие. Его значительные успехи в учебе — а все предметы давались ему легко — до сих пор избавляли его от нападок. Его не трогали и потому, что он никого не раздражал своим поведением. Теперь же ситуация изменилась. Он обнаружил, что мальчики, которые обращались с девочками свысока или равнодушно, странным образом как раз и пользовались их повышенным вниманием. Он попытался имитировать такое же поведение. Но успех был равен нулю. Ночами он фантазировал о мягкой, гладкой, неповрежденной коже девочек. Он представлял себе острие ножа, осторожно проникающее в кожу, и пурпурно-красные капли крови, вытекающие из раны. Теперь никто уже не смог бы объяснить ему, на какую опасную дорожку он ступил. Ему стало жутко. Животные — это животные, но люди — совсем другое дело. Он каждую ночь, закрыв глаза, проделывал то, что окончательно отделяло его от остального мира. Видения его детства вернулись с новой силой. Черные фигуры с крыльями прилетали к нему и нашептывали слова искушения, говорили о крови и познании, о том, что скрывается за улыбчивыми масками, под шелковистой кожей. О правде. Он сопротивлялся недолго.