Тогда нас было трое - [11]

Теперь ныли шея и затылок; разрозненные мысли заплывали в голову и ускользали, словно их смывало волной. "Я никогда особенно не любил плавать, - вспомнил он. - Войдешь, окунешься - и на берег. Плавать вообще быстро надоедает. Все время одно и то же. Левая рука, правая рука, толчок, левая рука, правая рука, толчок. А куда? И зачем?" Он так и не научился, чтобы вода не заливалась в уши: потом иногда часами ходишь как глухой и никак не выльешь, пока не проспишь несколько часов на одном боку.

Предплечья немели, и он стал грести чаще, чтобы заставить работать плечи, и ему казалось, что он очень глубоко сидит в воде, что-то уж слишком глубоко. "Чего зря морочить голову? - уговаривал он себя. - Хватит думать о руках, думай о чем-нибудь еще. Думай, как ты его будешь спасать, когда доплывешь". Он мучительно пытался слепить французскую фразу, которую он скажет, когда очутится рядом с французом: "Monsieur, j'y suis. Doucement. Doucement" [Сударь, вот я. Осторожно. Осторожно (фр.)]. Сначала надо держаться поодаль и постараться его успокоить, а потом уже хватать. Он смутно помнил, что когда-то, когда ему было четырнадцать лет, он видел, как на пруду учили спасать утопающих. Ему тогда было не до этого, потому что стоявший рядом мальчик то и дело исподтишка шлепал его мокрым полотенцем. Что-то там объясняли, что, если утопающий хватает тебя руками за шею, надо нырнуть, а потом вывернуться и, упершись рукой ему в подбородок, отжать голову назад. Он не верил этому тогда, в четырнадцать, и сейчас тоже. Все эти способы хорошо применять, пока ты на суше. Потом еще он от кого-то слышал, что надо стукнуть человека по челюсти так, чтобы он потерял сознание. Сухопутные разговоры. За всю жизнь он пока никого не нокаутировал. Мама очень не любит драк. "Monsieur, soyez tranquille. Roulez sur votre dos, s'il vous plait" [Спокойно, сударь. Перевернитесь, пожалуйста, на спину (фр.)]. Потом он схватит его за волосы и начнет буксировать на боку. Только бы француз его понял. С этим акцентом столько мук: французы никак не хотят его понимать, особенно здесь, на Баскском побережье. То ли дело Марта. Все рассыпаются в комплиментах ее французскому. Что ж тут особенного: сколько лет она в Сорбонне! Вот и поплыла бы с ним, хотя бы как переводчица... "Tournez sur votre dos" [повернитесь на спину (фр.)]. Так, пожалуй, будет лучше.

Он плыл медленно, с трудом, глаза резало от соленой воды. Теперь, когда он поднимал голову, перед глазами мельтешили какие-то белые и серебряные точки, все остальное сливалось в одно пятно, и он толком ничего не мог разглядеть. Он продолжал плыть. "Еще пятьдесят гребков, - подумал он, - и я передохну, просто лягу на спину и оглянусь по сторонам. Полежать на спине - это же высшее счастье, доступное человечеству".

Он начал считать гребки. Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать... О господи, а что, если он лысый? Он попытался вспомнить, как она выглядела, эта голова, когда француз барахтался возле перевернутой лодки. Что-то там, кажется, поблескивало. "Лысый, - в отчаянии подумал Мэнни. - И тут мне не везет".

Он начал считать сначала. Досчитав до тридцати пяти, он понял, что придется передохнуть. Он заставил себя сделать еще пять гребков и перевернулся на спину, отдуваясь, выплевывая воду и глядя в небо. Он немного отдышался, потом снова перевернулся на живот и, работая ногами, приподнялся над водой в поисках француза.

Он сощурился и тыльной стороной ладони протер глаза, едва не потеряв при этом равновесие и не нахлебавшись воды. Француза не было. "Ну вот, утонул", - мелькнуло в голове.

Потом он услышал какое-то тарахтение и завертелся в воде. От того места, где Мэнни последний раз видел француза, к перевернутой плоскодонке двигался рыбачий баркас. Изо всех сил работая ногами, Мэнни следил, как баркас остановился и двое охотников за тунцами перевесились и втащили женщину на борт. Он решил, что скорее всего баркас, не замеченный им с дамбы, вынырнул с южной стороны из-за мыса, на котором когда-то стоял один из фортов, и, пока он сам плыл, не видя и не слыша ничего, баркас прошел вдоль дамбы со стороны моря и вошел в канал.

С баркаса бросили конец, взяли плоскодонку на буксир и, сделав разворот, направились к Мэнни. Он ждал их, тяжело переводя дыхание. Баркас был медлительный и старый, окрашенный в синий цвет, и вблизи он казался большим и надежным. Мэнни видел обращенные к нему широкие и загорелые лица и синие береты. Они кивали ему, и, когда баркас замедлил ход и остановился, он сделал над собой усилие и помахал им рукой.

- Ca va? [Как дела? (фр.)] - крикнул сверху рыбак и подмигнул ему. Крохотный, но еще дымящийся окурок сигареты прилип к его губам.

Мэнни даже сумел улыбнуться в ответ:

- Ca va bien, - отозвался он. - Tres bien [Хорошо. Очень хорошо (фр.)].

Спасенный, все еще голый по пояс, подошел к борту и с любопытством уставился на Мэнни. Мэнни обнаружил, что шевелюра у него весьма густая. Француз ничего не сказал. Это был толстый молодой человек, и у него было благородно-обиженное выражение лица. Рядом появилась его дама. Она была здорово намазана, и морская вода нанесла непоправимый урон румянам и туши. Она негодующе посмотрела на Мэнни, потом повернулась к французу.