Точное мышление в безумные времена. Венский кружок и крестовый поход за основаниями науки - [3]
Разумеется, мне крайне польстило, когда Карл (теперь мы уже называли друг друга по имени) по доброте душевной так отозвался об упущенной возможности поручить перевод мне, но в ответ я написал: если он сделал это сам, пожалуй, даже лучше, ведь он знает, что имеется в виду в каждой фразе и почему он выбрал то или иное слово, и никто тоньше автора не сможет уловить все нюансы. А если у него остались какие-то сомнения в идиоматике английского текста, то целых два редактора сгладят любые языковые шероховатости.
Но мысль, что Карла так огорчила эта упущенная возможность, не давала мне покоя, и через несколько дней меня осенило. Я написал ему, что, если он по-прежнему заинтересован в моем участии в создании англоязычного варианта книги, я был бы счастлив свежим взглядом просмотреть редактуру и, может быть, предложить кое-какие варианты, чтобы прозаический текст лился по возможности живо и плавно. У меня, отметил я, есть преимущество, ведь я только что прочитал книгу на немецком, прочесал ее, как говорится, частым гребнем, к тому же хорошо знаю математику и логику, почти всю жизнь был знаком с Венским кружком и, мечтая, как буду переводить книгу в творческом отпуске, написал уйму заметок на полях. И если ему нравится мысль, что я помогу ему нанести завершающие штрихи на английское издание, добавил я в заключение, такая возможность была бы для меня и честью, и удовольствием.
Так вот, Карла мое предложение очень обрадовало, Ти-Джей тоже его одобрил, однако предупредил нас, что сроки поджимают, поэтому я был вынужден пообещать, что не стану тянуть. Как только все мы договорились, что я возьму на себя эту работу (и не буду всех задерживать), Карл переслал мне по электронной почте все файлы, и так начались наши бурные приключения, продлившиеся несколько недель. Я с восторгом снова погрузился в тесное общение с Венским кружком, на сей раз — по-английски (хотя, разумеется, постоянно сверялся с немецким текстом), тем более что в эту версию Карл, как выяснилось, включил целый ряд новых эпизодов.
Редактура подарила мне приятную возможность там и сям украсить текст идиоматическими выражениями (например, «перевернуть с ног на голову», «как рыба в воде» и «он отложил физику в долгий ящик») и кое-где придать фразам живости. Однако я быстро понял, что Карл знает английский просто превосходно, у него поразительно богатый словарный запас и великолепное владение идиомами. И хотя в ходе кропотливого труда на протяжении нескольких недель, когда я прямо-таки под микроскопом изучал текст и где-то вставлял словечко, а где-то убирал, все мои правки делались с глубоким уважением к сотням и тысячам мудрых взвешенных решений, оставшихся за кадром.
Естественно, у Карла оставалось полное право вето на все мои предложения, и он нередко им пользовался, поскольку меня иногда слегка заносило с экспрессивностью. Кроме того, я должен подчеркнуть, что большинство фразеологических оборотов в этой книге принадлежит Карлу, а не мне. Он и в самом деле умеет выбирать слова точно и живо! И, наконец, если читатель в этих главах заметит избыток всевозможных «ведь» и «в самом деле», что ж, беру все на себя — это я виноват!
Возможность познакомиться поближе со многими яркими персонажами книги Карла — и с официальными членами кружка, и с «сочувствующими», и с эпизодическими героями — многому меня научила и затронула глубокие душевные струны. Например, я сначала очень полюбил, потом возненавидел, а потом снова очень полюбил обожателя слонов, статистики и женщин Отто Нейрата. Мне было от души жалко беднягу Фридриха Вайсмана, которого годами эксплуатировал капризный и бессердечный Людвиг Витгенштейн. Я восхищался преданностью Адель Нимбурски, которая так самоотверженно поддерживала своего гениального, но душевно нездорового мужа Курта Гёделя. Меня неприятно поразил друг Альберта Эйнштейна Фридрих Адлер, который оказался таким же маньяком и злодеем, как и Иоганн Нельбёк, убийца главы кружка Морица Шлика. Я очень сочувствовал бесконечным мытарствам Розы Рэнд — и так далее и тому подобное.
Особенно трудно мне оказалось смириться с двумя фигурами: одна — философ Пауль Фейерабенд, который дослужился до звания лейтенанта в гитлеровской армии, а потом, после войны, отрекся от нацистского прошлого, получил докторскую степень по философии и вскоре прославился на весь мир многословными нелепыми заявлениями о методологии науки. Все это мне было глубоко отвратительно, и я, набравшись наглости, вставил в текст Карла несколько циничных слов, отражавших мое личное отношение к Фейерабенду, однако Карл наложил на мои резкие выражения вето, присовокупив доброе интеллигентное замечание: «Я тут слегка отредактировал, чтобы обвинение звучало немного мягче. Пожалуйста, поймите меня правильно: сейчас очень многие австрийцы и немцы посматривают на него свысока. Это легко. Но как бы они сами поступили на его месте? Большинство не оказались бы в рядах Widerstand
